Выбор в пользу любви. Как обрести счастливые и гармоничные отношения

Я снова прилетела в Филадельфию, в крохотный домик, в котором выросла, и взялась за эмоционально непосильную задачу – разобрать мамины вещи. Ее любовь к жизни и людям была чистой и невинной, и она хранила всё – любовные письма от мужа; открытки, которые я дарила ей с тех пор, как впервые сумела вывести на бумаге свое имя, вплоть до той, которой суждено было стать последней, посланной ей перед смертью; вырезки из газет с моими интервью, статьями и списками бестселлеров; мои табели, начиная с детского сада; благодарственные записки, которые она получала от друзей; программки мероприятий, которые она посещала, и шоу, которые видела на Бродвее; некрологи людей, которых она знала.

Нужно было разобрать ее ночной столик, до сих пор заставленный бутылочками с таблетками и болеутоляющим. Мне страшно было подойти к ее кровати, потому что подушки и одеяла лежали так, как она оставила их в ту ночь, когда ее увезли на «Скорой» в больницу, и до сих пор хранили отпечатки ее головы и тела. Вздыхая, я выдвинула первый ящик и увидела молитвенник. Между страницами лежал изрядно поистрепавшийся лист бумаги.

Трясущимися руками я развернула его. В верхней строчке мама написала: IN MEMORIAM[36]. Это был длинный список всех ее почивших друзей и родственников. Первым стояло имя ее школьной любви Эла, который погиб во Второй мировой войне и так и не вернулся домой, чтобы жениться на ней. Я узнавала имена ее родителей, кузенов, друзей, знакомых, соседей и прихожан ее синагоги. Рядом с каждым именем указывалась причина смерти: сердечный приступ, инсульт, авария, пневмония. По мере того как шли годы, мамин почерк становился менее четким. Но последнее имя в списке она постаралась написать как можно красивее. Это было имя ее возлюбленного мужа: «Дэниел Гаршман – рак».

Я прижала этот потрепанный лист бумаги к сердцу и зарыдала. Я рыдала, потому что тосковала по матери и уже ощущала тот бесконечный, незаполняемый вакуум, который ее уход оставил в моем мире. Я рыдала, потому что была растрогана ее скромной и тщательной летописью – данью памяти всем, кого она любила в своей жизни. И еще я рыдала о том, как недоставало мне сострадания к ней в последние двадцать лет, когда она теряла людей, которые путешествовали вместе с ней по этому земному пути.

Никто из нас не может по-настоящему что-то понять, не пройдя через это сам. В свои 40 лет, строя отнимавшую массу времени и сил карьеру, я не в состоянии была прочувствовать, каково это – лишиться матери и отца, пережить смерть лучшей подруги, видеть, как угасает твой любимый, или ощущать, как твое собственное здоровье начинает сдавать. Какой бы любящей дочерью я ни была, я просто не могла полностью осмыслить это. Но в тот момент, когда я читала этот список, я чувствовала одно – глубокие угрызения совести из-за того, как мало я сострадала матери.

Теперь, сама перевалив за середину седьмого десятка, я слишком хорошо понимаю, что́ она переживала в том же возрасте. Многих моих дорогих друзей и коллег нет больше на этой земле. Недавно умер мой школьный бойфренд. Ушли некоторые из моих учеников. Я потрясена, читая в газете, что нет больше артиста, которым я восхищалась в детстве. «Я и не подозревала, что он так стар», – думаю я. А потом смотрю на свою карту медицинского страхования – и осознаю, что я тоже так стара.

О чем я жалею? О том, что не сказала матери:

Ой, мамочка, как у тебя, должно быть, разрывается сердце из-за того, что ты не можешь теперь каждый день разговаривать по телефону с Дорис, твоей лучшей подругой с детства!

Как ты, должно быть, печалишься, видя имена, записанные в твоей телефонной книжке, и понимая, что этих людей больше нет.

Как страшно, должно быть, наблюдать, как стареет твое тело и слабеет здоровье.

Мне так жаль, что сегодня тебе пришлось ехать на эти похороны одной!