Выдохшиеся. Когда кофе, шопинг и отпуск уже не работают

27 октября 2013 года в своем доме в Саутгемптоне, штат Нью-Йорк, скончался рок-музыкант Лу Рид. Рядом с ним была его спутница жизни на протяжении двадцати одного года Лори Андерсон. Она рассказала о последних минутах, которые они провели вместе. Вернувшись домой из больницы всего несколько дней назад, Рид, тем не менее, настаивал на том, чтобы его вынесли на воздух, чтобы побыть в лучах утреннего солнца.

«Занимаясь медитацией, мы к этому готовились, – рассказывала она. – Мы учились направлять энергию вверх, от живота к сердцу, и выпускать ее через голову. Я никогда не видела столь изумленного выражения лица, какое было у Лу в момент его смерти. Его руки совершали движения 21-й формы комплекса тай-дзи, подобные льющейся воде. Его глаза были широко открыты. Я держала в своих объятиях человека, которого любила больше всех на свете, и разговаривала с ним в тот момент, когда он уходил из жизни. Его сердце остановилось. Ему не было страшно. Я смогла пройти с ним весь путь до самой его смерти. Что может быть лучше такой прекрасной, мучительной и ослепительной жизни? А смерть? Я верю, что смысл смерти есть высвобождение любви».

Это убедительный и трогательный пример того, как осознанный подход к жизни может слиться воедино с осознанным восприятием смерти: «Мы готовились к этому». И конечно, высвобождение любви – это цель не только смерти, но и жизни. И тем не менее для слишком многих цель жизни состоит в попытке избежать смерти – путем бесконечных отвлекающих маневров, постоянной показной занятости, бесконечной самовлюбленности, вечных перегрузок на работе. Для некоторых наступит момент, когда предчувствие смерти внесет ясность в то, что есть жизнь. Но такая ясность доступна уже сейчас. Как пишет Джоан Галифакс[34]: «Все мы смертны». И всем нам предстоит ухаживать за другими и за собой.

Мы тратим столько времени на поиски способов продлить свою жизнь и растянуть ее еще на подольше. И не важно, верим ли в жизнь после смерти или нет, нам есть чему поучиться у смерти – например, как придать новый смысл своей земной жизни, сколько бы она ни длилась.

Моя мать умерла 24 августа 2000 года. Этот день стал для меня одним из самых непостижимых моментов в моей жизни.

В то утро она сказала нам с сестрой: «Я хочу поехать на международную продовольственную ярмарку в Санта-Монику». Для нее это было как поездка в «Диснейленд» – обычно она уезжала оттуда с корзинками, полными еды, фруктов и лакомств для каждого из нас. И мы решили отвезти ее туда. Маленькая и хрупкая, но по-прежнему энергичная и полная любви к жизни, мама накупила колбасы, сыра, оливок, халвы, венских и греческих шоколадных конфет, орехов – мы возвращались домой, нагруженные бесконечным количеством пакетов с едой. Было совершенно невероятно вывезти ее «в свет» после того, как она столько времени провела в больнице, а потом дома, с застойной сердечной недостаточностью. Уходя с ярмарки, нам хотелось сказать кассиру: «Вы просто не понимаете, что сейчас здесь происходит. Это наша мама! Вот она идет! (Может быть, она здесь в последний раз.) Пожалуйста, проявите к ней участие! Будьте к нам повнимательнее!» Но вместо этого делали вид, что все было как всегда. В глубине души мы знали, что делаем покупки для нашего последнего ужина, но не хотели в этом признаться даже самим себе.

Вернувшись домой, мама устроила на кухне абсолютно фантастический обед, пригласив своих дочерей, внучек, нашу экономку Дебору Перес и всех, кто работал тогда в моем домашнем офисе: «Садитесь за стол, и давайте насладимся нашей пищей!» Это был настоящий пир. Сестра с надеждой взглянула на меня: «Посмотри, какой у нее аппетит, сколько в ней любви и желания поделиться! Она совсем не похожа на женщину, которая собирается умирать!»

Позже вечером, сидя за столиком в своей спальне, она чистила и ела креветки. «Садитесь и поешьте креветок!» – сказала она. Она убрала волосы в маленькие хвостики и включила красивую греческую музыку. Она была похожа на счастливого ребенка. Казалось, как будто ее дух зовет ее и она готова. Не было никакой борьбы. Было просто ощущение благодати. Кристина и Изабелла – одной было тогда одиннадцать, а другой девять лет – носились по дому на самокатах, которые мы им только что купили. И мама стояла и наблюдала за ними, изливая на них всю свою любовь.

И вдруг она упала.

Я попыталась помочь ей подняться и лечь в постель, но она сказала – нет. Это была женщина, которая, несмотря на свою слабость, оставалась все той же двадцатидвухлетней девушкой, скрывавшейся во время немецкой оккупации Греции в горах в составе греческого Красного Креста, помогавшей раненым солдатам и прятавшей еврейских девушек. Это была женщина, которая, когда в дом ее семьи пришли немецкие солдаты, угрожая расстрелять всех, если не будут выданы спрятанные евреи, с гневом приказала им убрать оружие, потому что не было у нее никаких евреев. И солдаты послушались ее.