Выходное пособие

Стивен кивнул.

— Как я пишу в своей книге, дело не в образовании, а в мотивации. Это вопрос менталитета. Что это означает для Соединенных Штатов как ведущей экономической силы? Вот что должно нас беспокоить.

В тот день он мне не позвонил. Только через неделю он вызвал меня к себе в квартиру. Мы лежали в постели, раздетые. Он хотел полизать мне. За окнами разгорался закат, окрашивая все в розовый и лавандовый цвета. Обстановка была слишком серьезной.

Он положил меня на спину и стал спускаться все ниже и ниже, целуя мои груди, ребра, живот. Его щетина неприятно щекоталась. Подо мной кокетливо скрипели пружины матраса. До этого я разрешала лизать себе только одному человеку — моему бойфренду в колледже и только потому, что у нас была, типа, любовь.

— Эй, — я дотронулась до его головы, до полуседых волос. — Не надо так делать. — Он сделал вид, что не слышит, и я попробовала еще раз. — У нас, наверное, должно быть стоп-слово.

— Наше стоп-слово — да

, — сказал он с раздражением.

Я лежала на спине, уставившись в потолок, и пыталась расслабиться. Представляла себя на занятиях по йоге, как будто делаю шавасану. Но ничего не получалось. Я не могла вот так просто лежать.

— У меня месячные, — соврала я.

— Ну и что. Меня это не волнует.

— Да ну? Но они уже четвертый день. Думаю, засохшая кровь на вкус как ржавчина.

— Ладно, — он поднял на меня взгляд и улыбнулся. — Я не буду.

— Как будто лижешь ржавую колючую проволоку, — добавила я.

— Не обязательно было это говорить, — он перестал улыбаться.

— Неужели я не могу сказать то, что хочу?

В конце концов мы стали трахаться, а перед этим — занимались любовью. Заниматься любовью — это значит «в миссионерской позиции». Он обхватил меня, почти нежно и как-то тоскливо, а я закрыла глаза, чтобы не видеть его смущенного взгляда, одновременно отеческого и похотливого. Я не собиралась становиться частью глубокомысленного повествования для разведенных мужчин, которое он, очевидно, сочинял. Обязательно совершите половой акт с недостойной молодой женщиной, или как-то так. Если он искал смысла, так я бы сразу ему сказала, что никакого смысла тут нет. Я бы ему сказала, что все время этим занимаюсь. И если бы он оставил деньги на такси, я бы их не взяла. Я ничего не хотела. Я ни в чем не нуждалась.

— Перевернись, — сказал он.

Я перевернулась.

Утром он оставил мне сто долларов, и я купила на них продуктов.

Я не стала брать такси, а пошла домой пешком через Вильямсбургский мост. На середине моста я поняла, что надела платье — мамино платье — задом наперед, поэтому сняла его и переодела прямо на глазах сотен водителей. Мои соски сразу же затвердели на холодном ветру.

Когда я наконец добралась до дома, моя соседка Джейн смотрела телевизор и ела йогурт.

— Тебе посылка, — сказала она, указывая на большую коробку рядом с диваном.

— Когда ее принесли?

— Я обнаружила ее вчера вечером, когда вернулась.

В коробке оказалась мешанина из вещей, принадлежавших моей матери. Я почувствовала ее запах, запах мыла Caress и лечебного лосьона Clinique. В основном вещи нашей семьи хранились на складе, но — скорее всего, из-за какой-то бюрократической путаницы — хоспис отправил оставшиеся мамины «пожитки» мне, а не в фирму, которая управляла недвижимостью родителей. А фирма переслала бы эту последнюю коробку на склад, где хранилось семейное имущество — от моих детских вещей до отцовского собрания китайской литературы.

Джейн опустилась рядом со мной на колени и стала смотреть. Я медленно разворачивала свертки. Мамины вещи, разложенные на потертом деревянном полу, совершенно потеряли вид. Тут была одежда и украшения; портреты предков, которых я не могла узнать; серебряный кофейник с длинным изогнутым носиком из сервиза, которым мы никогда не пользовались; кухонные принадлежности, давно пришедшие в негодность: медная шумовка для масла, обломки бамбуковой пароварки, маленькие баночки с бадьяном и другими травами; тяжелый секач, завернутый в ворох бумажных салфеток, погнутый и зазубренный. В хосписе не было кухни, да и мама была не в той форме, чтобы готовить, но именно эти вещи она взяла с собой.

На дне одной из коробок лежал пластиковый пакетик с чем-то похожим на кусочки золотистой смолы. Я открыла его. Продолговатые треугольнички отливали золотом. Может быть, это сушеные моллюски, морские ушки, которые можно встретить в азиатских магазинах?

— Как думаешь, что это такое? — спросила я.

Джейн поднесла пакетик к свету. Вынула один кусочек, понюхала.

— Это акула! Акульи плавники! — заявила она и понюхала еще раз, будто хотела точно убедиться. — Для супа из акульих плавников, — добавила она и передала мне плавник.

— Да откуда ты знаешь? — спросила я, поднося к носу сухой ошметок. Он был затхлым, но слегка отдавал запахом океанской соли.

— Давай приготовим суп из акульих плавников! — восторженно заверещала Джейн, пропустив мой вопрос мимо ушей. — В ресторанах его теперь не подают, типа из-за прав животных. Я читала, что у акул отрезают плавники, а их самих выбрасывают обратно в воду.