– Если смешать желтый с розовым, получится персиковый… Персики мягкие, красивые, вкусные, а еще они дарят счастье.
– Прекрасно. Значит, мы созданы друг для друга. – Она вздохнула, захлопала ресницами.
Джонни опять рассмеялся. Наступила его очередь задавать вопросы. Он спросил, какой у нее любимый фильм. Он только что посмотрел «Головокружение» Хичкока, и ему фильм понравился. Мэгги не знала, что сказать, и потому назвала «Бунтаря без причины».
Джонни застонал.
– Все девушки говорят одно и то же. Ну разве Джеймс Дин такой уж красавец?
– Мне кажется, он чем-то напоминает тебя, – широко улыбнулась Мэгги.
– Ну что ж, в таком случае он неотразим.
– Пожалуй, – хихикнула Мэгги.
– Любимая песня?
Джонни нравилось слишком много песен, так что он не мог выбрать. Мэгги попыталась припомнить что-нибудь из пятидесятых и назвала «Дым застилает глаза»[6]
.Джонни помотал головой:
– Я ее не знаю. Забавное название. Напой мне, может, я вспомню.
– Она не новая, но, кажется, лучшей песни о любви я не слышала. – И Мэгги смущенно поморщилась.
Она не знала, когда на самом деле вышла эта песня. Не надо было говорить, что она не новая. Она попыталась сменить тему:
– Я не могу тебе напеть, потому что у меня ни слуха, ни голоса нет. Я танцую, но не пою.
Джонни посмотрел на нее с заговорщицким видом, а потом взбежал вверх по склону холма к машине. Завел мотор, включил фары, и в следующий миг из окон машины донесся голос Рэя Чарльза, грубоватый, страстный, словно ласкающий. Джонни закрыл дверцу машины, спустился обратно к воде и точно так же, как на балу, протянул Мэгги руку.
– Мы успели потанцевать всего под две песни, пока тебе не задали жару. – Джонни улыбнулся, проговорив это «жару». – Хочешь еще?
Мэгги скользнула в его объятия, словно никогда и не отрывалась от него, а он в тот же миг раскрутил ее в танце и снова притянул к себе, крепко прижал. Мэгги перевела дыхание. Песня была страстной, порывистой, и Мэгги, прикрыв глаза, просто двигалась вместе с Джонни. Здесь они оба были свободны от приличий, которые надо было соблюдать при выпускниках, заполнивших школьный спортзал, и потому ни он, ни она не желали держаться на пристойном расстоянии друг от друга. И все же они не могли просто обниматься под звуки музыки и потому танцевали, скользя по утоптанному песку пляжа, в свете фар машины, словно отгораживавшем их от всей Вселенной.
Одна мелодия сменялась другой. От стеклянной глади воды эхом отражались звуки песен – «В ночной тишине»[7]
, «Я в восторге от тебя»[8], «Звездная пыль»[9], «Мона Лиза»[10]. Мэгги была признательна меланхоличному радиоведущему, который ставил одну за другой песни о любви, грустные баллады, слова которых говорили за них с Джонни то, чего они сами еще не могли сказать.–
Первые такты песни, которую Мэгги никогда прежде не слышала, в одно мгновение взволновали и сблизили их.
Мэгги подняла голову и взглянула на Джонни. Он не отрывал от нее глаз, а ноги продолжали двигаться в такт ее телу, и ее юбки обвивались вокруг него в танце. Он крепко держал ее за талию, она прижимала ладонь к его груди, они смотрели друг другу в глаза. Издалека донеслись последние ноты песни, и Джонни, нагнувшись над ней, отклонил ее так далеко назад, что волосы Мэгги коснулись песка, а потом снова поднял ее и прижал к себе.
Фары машины мигнули и погасли. В голове у Мэгги по-прежнему звучали последние волнующие такты песни, но музыка смолкла. Джонни чуть отступил назад и взял ее ладони в свои. Фары машины больше не светили, но Мэгги по-прежнему различала во тьме контур его лица. В его глазах застыло загадочное выражение, словно он вел какую-то непонятную борьбу с самим собой. Мэгги смотрела на него, не желая отойти и боясь приблизиться. Быть может, еще слишком рано. Быть может, это все, что выпало на их долю.