Выше звезд и другие истории

В последние два дня так уставала к вечеру, что до дневника не доходили руки. Вся информация, разумеется, записана на пленку и отражена в аналитическом отчете. Я очень тщательно изучала материалы Ф. С. Это так интересно! У него действительно незаурядный ум. Не блестящий – уровень интеллекта, согласно тестам, выше среднего, но творческим гением его не назовешь, шизофренических «озарений» тоже нет, в общем, не знаю, как это сформулировать. Я горжусь тем, что по моей просьбе он поделился со мной воспоминаниями из детства. Да, он вспоминал боль и страх, смерть отца от рака, долгие месяцы отчаяния – Ф. С. тогда было двенадцать, и это ужасно, однако в итоге боли не осталось. Не то чтобы он забыл о ней или подавил, но все изменилось благодаря его любви к родителям, сестре и музыке, к форме, массе и назначению вещей. Память о давно минувших днях, солнечных и хмурых, как и тихая, но неустанная работа мысли, залечивает его раны, делает его целостной натурой.

О совместном анализе как таковом речь пока не идет, до этого еще далеко, и все же он помогает мне с таким пониманием дела, что сегодня я спросила, ощущает ли он присутствие в своих мыслях фигуры «темного брата», чей образ несколько раз всплывал в осознанных воспоминаниях в сфере бессознательного. Когда я упомянула спутанные лохмы, он вздрогнул и спросил:

– Вы про Доккея?

Это слово появлялось на субвербальном звуковом уровне, хотя я не связала его с фигурой.

Он пояснил, что в возрасте пяти-шести лет называл Доккеем медведя, которого часто видел во сне и представлял в воображении.

– Я катался на нем. Он был большим, я – маленьким. Он ломал стены, уничтожал все вокруг, то есть все плохое: хулиганов, шпионов, тех, кого боялась моя мать, тюрьмы, темные переулки, по которым я боялся ходить, полицейских с оружием, хозяина ломбарда. Просто крушил и растаптывал, а затем шагал по обломкам на вершину холма. А я ехал на его спине. Там, наверху, царила тишина. И были вечные сумерки, час, когда на небе вот-вот загорятся звезды. Странно вспоминать об этом. Тридцать лет прошло! Позже Доккей стал мне вроде как другом, превратился не то в мальчика, не то в мужчину с шапкой волос, похожих на медвежью шерсть. Он по-прежнему крушил все подряд, а я ходил вместе с ним. Весело было.

Я пишу эти строчки по памяти, так как запись на пленку не велась: сеанс был прерван из-за отключения электроэнергии. Досадно, что наша клиника занимает такое низкое место в списке приоритетов правительства.

Вечером была на лекции по позитивному мышлению, конспектировала. Д-р К. рассказывал об опасности и лживости либерализма.

11 сентября

Сегодня утром Ф. С. пробовал показать мне Доккея, но ничего не вышло. Он засмеялся и произнес вслух:

– Я его больше не вижу. Кажется, в какой-то момент я сам в него превратился.

– Покажите мне, когда это произошло, – попросила я, и он сказал:

– Хорошо, – и начал вспоминать эпизод из раннего отрочества.

К Доккею это отношения не имело. Он стал свидетелем ареста – якобы тот человек распространял запрещенные печатные материалы. Позже ему попала в руки одна из подобных брошюр, название сохранилось в памяти: «Существует ли равное правосудие?» Он прочел ее, но содержания не помнил или же сумел закрыть его от меня. Визуализация ареста была до жути яркой, с такими подробностями, как голубой цвет рубашки арестованного юноши, сухой кашель, звуки ударов, форма агентов ТРТУ, отъезжающий автомобиль – большое серое авто с пятнами крови на дверце. Образ машины, которая едет по улице, удаляясь, всплывал раз за разом. Инцидент стал для Ф. С. травмирующим и, предположительно, объясняет его гипертрофированный страх перед насилием со стороны органов государственного правосудия, обусловленным соображениями госбезопасности. Вероятно, этот страх и привел к неадекватному поведению Ф. С. во время дознания, истолкованному (ложно, я считаю) как проявление недовольства.

Докажу свою точку зрения. Когда визуализация эпизода завершилась, я попросила:

– Флорес, сейчас, пожалуйста, подумайте о демократии.

– Маленький доктор, – ответил он, – старого воробья на мякине не проведешь.

– Я не пытаюсь вас провести. Так можете подумать о демократии или нет?

– Я много о ней думаю, – сказал он и переключил мозговую активность на правое полушарие, отвечающее в том числе за музыку. Зазвучал хор из финальной части Девятой симфонии Бетховена – мы проходили ее на уроках искусства в старшей школе и даже пели на этот мотив какой-то патриотический текст.

– Не закрывайтесь! – рявкнула я, и он сказал:

– Не кричите, я вас прекрасно слышу. – Разумеется, в кабинете была полная тишина, но в наушниках гремело, как будто одновременно звучали тысячи голосов. Он так же, вслух, продолжал: – Я не закрываюсь, я думаю о демократии. Надежда, братство, никаких преград. Все стены разрушены. Вы, я, мы создаем Вселенную! Разве не слышите?

Снова возник образ вершины холма: короткая трава, ощущение высоты, ветер и огромное небо. Музыка и была небом.

Когда сеанс подошел к концу, я сняла с Ф. С. шапочку и сказала спасибо.