Выше звезд и другие истории

«Откуда вокруг так много страха?» – написала я. Что ж, теперь я знаю ответ. Почему у нас нет защиты личных данных? Это отвратительно и несправедливо. Мне запрещен доступ к «конфиденциальным» материалам, которые хранятся в кабинете д-ра Н., хотя с пациентами работаю я, а не она. При этом у меня ничего «секретного» быть не должно. Иметь тайны дозволяется только руководству. Им можно, даже если их секреты – сплошная ложь.

Стоп. Послушай, Роза. Роза Собель, дипломированный врач-психотерапевт и психоскопист. Чьими устами ты сейчас говоришь? Чьи мысли наполняют твой разум?

Каждый день, по два, три, пять часов в сутки на протяжении полутора месяцев ты копалась в чужом сознании – широко развитом, цельном, здравом. Ни с чем подобным ты раньше не сталкивалась, работая лишь с искалеченными, запуганными личностями. Ты впервые встретила равного.

Кто из вас психотерапевт, ты или он?

Но если с ним все в порядке, что я должна лечить? Как помочь ему? Как его спасти?

Научить лгать?

(Без даты)

Позавчера и вчера я до глубокой ночи изучала диагностические пленки профессора Арейи. Скопирование проводилось одиннадцать лет назад, когда он только поступил в клинику, до начала ЭКТ.

Сегодня утром д-р Н. спросила, зачем мне понадобились «столь древние записи». (Это означает, что Селена докладывает ей, какие файлы использовались. Я знаю каждый квадратный сантиметр кабинета скопирования и тем не менее ежедневно проверяю, нет ли слежки.) Я ответила, что исследую процесс развития идеологического недовольства у интеллектуалов. Мы сошлись на том, что умственный труд способствует формированию негативного мышления и может приводить к психозам и что пациентов, страдающих данным расстройством, в идеале нужно лечить тем способом, которым лечили профессора Арейю, и затем возвращать к обычной жизни, если не утрачены компетенции. Это была крайне приятная и полезная беседа.

Я солгала. Солгала. Солгала намеренно, сознательно, умело. Она тоже лгала. Она лгунья, потому что тоже принадлежит к интеллектуалам! Она воплощение лжи. Трусливой, малодушной лжи.

Я решила изучить пленки Арейи, чтобы во всем разобраться. Доказать себе, что Флорес ни в коей мере не исключение, не уникум. И это так. Отличия разительные. Сфера сознательного доктора Арейи выглядела великолепно и имела сложную структуру, тогда как наполнение сферы бессознательного показалось мне не столь многогранным и интересным. Д-р Арейя обладал куда более обширными познаниями, мощь и красоту потока его мыслей не сравнить с мыслями Флореса! В голове Флореса часто царит крайний сумбур, но это элемент его жизненной энергии. Д-р Арейя, как и я, абстрактный мыслитель, то есть был им, поэтому его пленки впечатлили меня меньше. Мне не хватило цельности, пространственно-временного реализма и кристальной сенсорной четкости, характерной для сознания Флореса.

Этим утром в кабинете скопирования я рассказала ему, чем занималась. Он (по обыкновению) отреагировал совсем не так, как я ожидала. Он очень привязан к пожилому ученому, и я думала, что он обрадуется. А он возмутился:

– Хотите сказать, его разум уничтожили, а пленки сохранили?

Я объяснила, что все пленки архивируют для использования в учебных целях, и поинтересовалась: разве ему не приятно, что история запечатлела мысли Арейи в расцвете его сил? В конце концов, это похоже на книгу – мы сохраняем копию сознания, которое рано или поздно все равно одряхлеет и погибнет.

– Нет! – с жаром возразил он. – Нет, если книгу запрещают к прочтению, а пленки засекречивают! Не иметь ни свободы, ни права на частную жизнь даже в смерти? Это омерзительнее всего!

После сеанса он спросил, смогу ли я уничтожить его диагностические пленки, если ему назначат ЭКТ, и готова ли пойти на это. Я сказала, что пленки частенько теряются, но лично я считаю подобный шаг жестоким расточительством. Я извлекла из них много ценного, и в дальнейшем они могли бы пригодиться другим психоскопистам. Он сказал:

– Вы еще не поняли, что я не буду работать на людей, имеющих доступ к секретным материалам? Я не дам себя использовать, и точка. Вот вы меня не использовали. Мы с вами вместе работали. Вместе отбывали срок.

В последнее время тюрьма часто занимает его мысли. В его фантазиях мелькают образы тюремных камер, исправительных лагерей. Он грезит о заключении, как заключенный – о свободе.

Теперь, когда я вижу, что исход почти предопределен, я бы охотно отправила его за решетку, будь моя воля, но, поскольку он уже попал к нам, это невозможно. Если я доложу, что он на самом деле опасен с политической точки зрения, его опять запрут в палате для буйных и назначат ЭКТ. Здесь нет судьи, который приговорил бы Ф. С. к пожизненному заключению, только доктора – а они выносят единственный приговор: смертный.