Выше звезд и другие истории

Почти все приняли безымянность с тем же безразличием, с каким так долго принимали – совсем не замечая – свои имена. Киты и дельфины, выдры и тюлени соглашались особенно резво и грациозно, ныряя в анонимность, как в родную стихию. Зато яки откололись. Заявили, что «як» звучит правильно – именно так зовут их практически все, кому вообще известно об их существовании. В отличие от вездесущих созданий вроде крыс и блох, для кого со времен Вавилонской башни придумали сотни, если не тысячи прозвищ, яки могут, не лукавя, сказать, что у них есть имя. Дискуссия длилась все лето. В конце концов советы матриархов сошлись на том, что, хоть имя и полезно для других, самим якам оно не нужно. Яки никогда его не употребляют в разговорах между собой, а значит, вполне могут без него обойтись. После того как с этой точкой зрения ознакомили быков, достижение полного консенсуса задержалось исключительно из-за раннего прихода буранов. С началом таяния снегов общее согласие было подтверждено и наименование «як» возвратили дарительнице.

Что касается прирученной живности, лошади в целом не заботились о том, как их называют посторонние, со времен неудачной попытки декана Свифта дать им название на их собственном языке. Коровы, овцы, свиньи, ослы, мулы и козы, а также куры, гуси, индюшки охотно согласились вернуть свои имена людям – в пользу владельцев, так они выразились.

Кое-какие заминки случились у домашних питомцев. Кошки, само собой, уверяли, что у них отродясь не бывало имен, кроме сугубо личных, разительно-невообразимых, которые они дают себе сами и не открывают никому – тех самых, что кошки созерцают в раздумье непостижимом[62], как сказал поэт по имени Элиот. Впрочем, вышеупомянутые созерцатели никогда не говорили, что предметом их созерцания является собственное имя. Кое-кто высказывал догадки, что, возможно, сей задумчивый взор направлен на Идеальную или Платоническую Мышь. В любом случае теперь это вопрос чисто теоретический. Труднее было с собаками и частью попугаев, скворцов и воронов. Эти словесно одаренные личности заявили, что имена для них чрезвычайно важны, и наотрез отказались с ними расставаться. Но как только им объяснили, что дело тут сугубо индивидуальное и всякий волен при желании именоваться Бобиком, Шариком, Попкой-дураком или хоть Пичужкой, все без возражений отринули обобщенные именования, которые пишутся со строчной (в случае немецких животных – с прописной) буквы, – такие, как пудель, собака, птица и прочие линнеевские обозначения, что двести лет приходилось таскать за собой, словно жестянки, привязанные к хвосту.

Насекомые целыми роями сбрасывали эфемерные слоги, после чего, жужжа, стрекоча и пощелкивая жвалами, расползались налегке.

Что касается рыб и гадов морских, имена их безмолвно растворились в океане облачками чернил каракатицы, и течения унесли их прочь, не оставив следа.

Не осталось больше именованных, и в то же время какими близкими я их ощущала, замечая, как они проплывают, пролетают и проползают мимо меня или прямо по моей коже, то следуют за мной по пятам в ночи, то мимолетно сопровождают меня в дневное время. Стократ ближе, чем прежде, когда между ними и мною прозрачным барьером стояли имена; настолько близко, что мой страх перед ними и их страх передо мной становились единым страхом. И наше взаимное влечение, жажда обнюхать друг друга, потереться носами, погладить чешую, или кожу, или мех, или перья, попробовать кровь и плоть на вкус или согреть друг друга – это влечение слилось воедино со страхом, и нельзя было отличить, кто охотник, а кто дичь, кто хищник, а кто – добыча.

Примерно того я и добивалась. Вышло сильнее, чем я ожидала, но не могла я теперь, по совести, сделать для себя исключение. Решительно отринув тревоги, я пошла к Адаму и сказала:

– Вы с твоим отцом одолжили мне его – даже на самом деле подарили. Оно мне очень пригодилось, но сейчас уже не совсем подходит. Хотя спасибо вам большое! Правда, пригодилось очень даже.

Трудно вернуть подарок и притом не показаться капризной и неблагодарной, а я вовсе не хотела, чтобы у него осталось обо мне такое впечатление. Впрочем, он не обратил особого внимания, только сказал:

– Положи вон там, ладно? – и продолжил заниматься своими делами.

Отчасти я как раз и сделала то, что сделала, потому что разговоры ни к чему не приводили; и все же я почувствовала легкое разочарование. Я готовилась защищать свое решение. И думала – может быть, когда он заметит, то огорчится и захочет поговорить. Я немного прибралась, кое-что переложила с места на место, а он продолжал заниматься своими делами и ничего вокруг не замечал.

Наконец я сказала:

– Ладно, милый, до свидания. Надеюсь, ключ от сада найдется.

Он возился с какими-то деталями и ответил, не оборачиваясь:

– Хорошо, дорогая. Когда будем обедать?

– Не знаю, – сказала я ему. – Я ухожу. Вместе с…

Я запнулась и в конце концов закончила:

– С ними, знаешь.