Вышивальщица

Блинчики ели втроём, Белый от своей порции отказался, ограничившись сметаной. Незнакомые люди, от которых он прятался за диваном, злобно оттуда ворча, принесли с кухни его миску, плеснули в неё молока, положили на блюдечко сметану. К молоку кот был почти равнодушен,но сметана пахла упоительно. Приходилось терпеть. Из своего убежища Белый вышел, когда Михална догадалась притащить Василиску. А когда к завтракающим присоединился Колька, кот успокоился и даже позволил ему взять себя на руки, а остальной компании позволил восхищаться, какой он красавец, большой, пушистый, белый как снег, морда хитрая, кисточки на ушах как у рыси, а глаза на Аринкины похожи – как подтаявший лёд на реке.

Белый и сам знал, что он – красавец, Арина говорила, да и Василиска мурлыкала о том же.

Наевшись блинов, Ритин муж прилёг на диван. Вечесловский джип он гнал как сумасшедший, устал, объелся блинами, а после блинов они с Николаем распили чекушку. Выпил сто граммов, а развезло как с поллитры, лениво размышлял Никита. Отдохнёт немного и поедет, всё равно автобус ещё не скоро.

Вера накрыла его, спящего, Арининым шерстяным пледом – снежно-белым, как её кот. И ушла на кухню. Сварила Аринин любимый украинский борщ на сале, напекла чесночных пампушек, нажарила мясных беляшей. Колька не уходил, крутил в масясорубке фарш, месил сильными руками тесто, Белого с Василиской выпроводил в палисадник, вылил в «палисадную» миску бутылку кефира, к которой тут же пристроились две морды. Колька сбегал домой за второй бутылкой: кот, изголодавшийся за день, жрал непроворотно.

Колька цапнул с тарелки беляш и подумал: вот бы ему такую тёщу, как Аринкина бабушка… С ней даже мать поладила. Ни с кем не ладит, а с этой – ну прямо картина маслом!

Вера не выдержала и позвонила Диме Белобородову. Отцу Дмитрию, поправила себя Вера. Да какой он «отец», он дед уже, пятеро внуков, а у Веры только Арина, и больше никого. Разговаривать с ней не пожелала. Ничего, приедет, борща наестся, подобреет.

Михална пошла провожать на остановку Ритиного мужа. Вера сунула ему пакет с беляшами: «Это для Риточки». Как бы не так, думал Никита. Риточка вполне себе обойдётся. Впрочем, беляш он ей оставит. Или два. Он же не чужой, муж всё-таки. Любит всё-таки.

Размышляя о том, как сильно он любит жену, Никита уплетал горячий беляш, обжигаясь и сглатывая воздух, чтобы во рту стало попрохладней. Начинка таяла во рту. По салону автобуса плыл аромат жаренного в кипяшем подсолнечном масле теста, но никто из пассажиров не возражал.

Глава 36. Те же и другие лица

Крик отнимал силы, и Невидимка заставил себя молчать. Он был молодым и сильным. И очень хотел жить. Умереть, зная, что девчонка на том берегу радуется его гибели, может, даже смеётся?! Стиснув зубы от злости, он дотянулся до голубого шарфика, окунул в воду, отжал, завязал на конце скользящую петлю-удавку и попытался забросить на торчащий поблизости хилый кустик. Кусты в болоте не растут, значит там, в трёх шагах, которых ему не сделать, настоящая земля!

Шарфик был слишком коротким, петля соскальзывала, размахнуться не получалось, а ноги всё глубже уходили в бездонную вязкую жуть. В отчаянном рывке ему удалось заарканить росшую у самой воды длинную ветку. Невидимка затянул петлю, наклонил ветку, ухватился за неё и осторожно потянул себя из липкой жижи к спасительному кусту.

Земляной островок оказался небольшим: голова нависала над водой, а ноги оставались в ледяной жиже. Невидимка повернулся на бок, подтянул ноги к животу, уткнулся лицом в мокрую траву и ощутил идущий от неё ледяной холод. Вдохнул всей грудью пахнущий болотом воздух. Как же это здорово – лежать на твёрдой земле и дышать, не боясь, что в лёгкие польётся вонючая жижа.

Он отдохнёт немного, выйдет на берег, разведёт костёр, высушит одежду и согреется. Девчонку уже не догнать, да бог с ней, пусть живёт, девчонка не главное. Главное – чтобы он, Валерка Варягин, тоже жил. Грелся у жаркого костра. Читал о себе в газетах. Скользил по лесу невидимкой, преследуя ни о чём не подозревающую жертву. Убивал, глядя в расширенные страхом глаза, слушая последние, захлёбывающиеся кровью вздохи.

Покидать островок не хотелось. Он колотил рёбрами ладоней по потерявшим чувствительность ногам и думал о девчонке, которая, наверное, всё-таки утонула – там, где висел на стебле осоки её голубой шарфик. Иначе бы вернулась и забрала. Она сама выбрала свою смерть. Болото стало её могилой. Думать об этом было приятно.

Пока он собирался с силами, на болото опустился волглый туман, шевелил ледяными пальцами волосы на голове, вползал в ноздри сырым холодом.

Невидимка отвязал от куста девчонки шарфик, сунул в карман, огляделся, соображая, в какую сторону идти. Туман лениво наползал на островок, всасывал безгубым ртом озерца воды, слизывал кочки жадным белым языком, прятал близкий берег.