Вышивальщица

Арина поставила на пол корзину, сняла рюкзак. Белый сунулся под ноги, она подхватила его на руки, поцеловала в тёплую морду, вылезла из сапог и прошла в гостиную. За накрытым столом сидели Михална с Колькой, бабушка с отцом Дмитрием, его жена Мария Егоровна и начальник полиции Семён Михайлович Мигун, которого Колька пригласил «на обручение с невестой».

Арина изумлённо на них уставилась.

– Есть будешь? – буднично спросила бабушка.

– Ага.

– Тогда иди мой руки. И куртку сними. И обормота своего не тискай, он полбанки сметаны сожрал, обратно полезет.

– Не полезет, – пообещала Арина, прижимая к себе кота.

Белый вцепился когтями в её ветровку, прижался всем телом, уткнулся в шею лобастой башкой. Она стояла посреди комнаты с котом на руках, перебирала пальцами длинную шелковистую шерсть и чувствовала, как под тёплой шкуркой бьётся его сердце. Бабушка смотрела строго, Мария Егоровна смотрела с любопытством, начальник полиции смотрел начальственно, Михална смотрела в свою тарелку, отец Дмитрий улыбался, Колька энергично жевал.

– Ну давай, – подтолкнул Мигун Кольку. Тот прожевал наконец котлету, вытер губы и неловко поднялся из-за стола.

– Арина. Ну, в общем, люблю я тебя. Давно. Как ты в наш дом переехала, с тех самых пор и люблю. А ты меня любишь хоть немножко? Только не ври. За дачу ложных показаний Семён Михалыч тебя… Короче, да или нет?

– Долдон! – не выдержала Колькина мать. – Кто ж так предложение делает?

Арина хотела ответить, но Колька не дал, сграбастал в объятия вместе с висящим на Арине котом, закрыл ей рот поцелуем. От Кольки пахло бабушкиными котлетами. Арина обняла его за шею и почесала за ухом, как Белого. Колька дёрнулся, брыкнул ногой, прошипел в Аринино ухо: «Что ты меня как кота… Щекотно же! Хоть перед гостями не позорь». – «Аккуратнее! Белого не дави, сметана обратно полезет» – прошипела в ответ невеста.

Тут все загомонили и принялись их поздравлять. Отец Дмитрий откупорил шампанское, пробка выстрелила в потолок, Вера с Марией дружно завизжали, а Алла Михайловна заранее заткнула уши и потому не присоединилась.

◊ ◊ ◊

Арина вытерпела поцелуй (Колька думал, что ей нравится, Белый думал, что он же не подушка и не надо так давить), взяла Кольку за руку и увела на кухню.

Усадила на табуретку, села напротив и рассказала о школе, где её самоуважение шесть лет забивали, как забивают гвоздь в столешницу, по самую шляпку, а она ничего не могла сделать. Смирилась.

О ветеринарной клинике, из которой она уволилась, потому что любила животных. Другие их тоже любили, и каждый день зашивали раны, вправляли вывихи, накладывали гипс на сломанные лапы и хвосты, вытаскивали занозы, промывали гноящиеся глаза, усыпляли, избавляя от мучений, отпаивали хозяев валериановой настойкой и приводили в чувство нашатырём. Работали. А Арина работать не смогла.

О Никите Будасове, которого она, наверное, любила. А он сказал по телефону своей девушке, что она, Арина, доверчивая дура, что он дрессирует её как обезьянку, а дружит потому, что их дачи рядом, и потому, что больше не с кем.

О Серёже Лемехове, который ухаживал за ней на глазах у всего курса, а потом оказалось, что Ирочка Климова ждёт от него ребёнка.

О том, как во время учебной практики в мединституте она падала в обмороки, о которых не рассказывала дома: не хотела, чтобы её жалели.

– Видишь, какая я? Не могу справиться с жизнью. Так и останусь на обочине. Зачем я тебе, Коля? О моей болезни ты уже знаешь, она навсегда. Я опекунам жизнь испортила и тебе испорчу. И детей у меня не будет.

Колька счёл три первых аргумента несущественными (с жизнью Арина справляется, дай бог каждому так справляться; про биполярку он читал, она не является шизофренией, так как отсутствуют личностные изменения и нет особенных отклонений в поведенческих нормах; а с опекунами – ещё разобраться надо, кто кому жизнь испортил) и перешёл сразу к четвёртому:

– Почему детей не будет? Кто тебе сказал? Врач?

– Никакой не врач. Я сама не хочу. Они будут такими, как я.

– Они не будут… такими, – с усилием выговорил Колька. – Биполярка передаётся с отцовскими генами. Ты помнишь своего отца?

– Смутно. Я маленькая была. Помню, как он на меня кричал. Как с мамой дрался, а я под кроватью пряталась. Он был то злой, то добрый. А Жорик, второй мамин муж, никогда не кричал и никогда меня не наказывал, даже когда было за что. И маму очень любил. И она его любила.

– Ты помнишь, какой она была?

– Почему была? – встопорщилась Арина. – Она и сейчас… где-то есть. Только я ей не нужна. Она меня в приют отдала и не приехала ни разу.

– Она тоже была то добрая, то злая?

Арина наконец сообразила, о чём её просит вспомнить Колька: была ли мать подвержена приступам депрессии.

– Нет, она на меня не кричала, и не плакала никогда, даже ругала меня всегда спокойным голосом.

– Ну вот! – обрадовался Колька. – У твоей мамы биполярки не было, была у отца. А я здоров, значит, наши с тобой дети тоже родятся здоровыми.