Вышивальщица

– Я не знаю. Не хочу на них проверять, какими они родятся. Не хочу, чтобы ты со мной несчастным был. Иди домой, Коля, поздно уже. Мне ещё с грибами заниматься.

◊ ◊ ◊

С грибами они с бабушкой возились полночи, как и мечтала Арина. Опята не поместились в кастрюле, и их сварили в тазу – с лавровым листом, гвоздикой и укропом. Подосинники бабушка нарезала и поджарила на скороводке с маслом. Белому запах грибов не нравился, он громко фыркал, но с кухни не уходил и тёрся попеременно об Аринины и Верины ноги.

– Ба, смотри, он тебя признал, не шипит даже.

– А мы с ним подружились, и с Михайловной твоей.

– Она не моя, просто соседка.

– Просто соседка и просто сосед. Он тебе сегодня предложение сделал, а ты не сказала ни да, ни нет.

– Котлет переел, вот и нёс околесицу – отмахнулась Арина. – Белый, ты кушать хочешь? Ба, а котлеты остались ещё? Колька не все сожрал?

– Сыт твой Белый. Яйцо сырое слупил, сметанкой заел, куда ты в него пихаешь…

– Был бы сытый, спать бы ушёл, а он под ногами крутится, – Арина взяла со сковородки котлету, положила в кошачью миску. Вера мешала в тазу грибы и смотрела на внучку, которую встреча с котом взволновала сильнее, чем встреча с бабушкой. Кот благодарно муркнул и принялся за котлету, Арина сидела на корточках, гладила его по голове и причитала:

– Зверик мой маленький, наголодался, никак не наешься… Я никогда тебя не брошу, как ты подумать мог! Я же приехала, я с тобой, и всегда буду с тобой. Покушаешь и баиньки.

Вспоминая Аринину сдержанную радость — отстранённую и вежливо-официальную, Вера понимала: той, прежней девочки, которая обнимала её тёплыми руками, плакала, уткнувшись лицом в Верин фартук, заглядывала в глаза, ища подтверждения бабушкиной любви, – той девочки больше нет.

◊ ◊ ◊

Она так и не смогла забыть бабушки-Вериных слов – «Все наши беды из-за тебя!» Заключительное «Не надо было тебя из приюта забирать» не прозвучало, не было сказано, но висело в воздухе, готовое прыгнуть, ударить наотмашь по самому дорогому: бабушкиной-дедушкиной любви.Ведь больше никто не любил, даже мама, а Вечесловы любили.

У попа была собака, он её любил…

Вот почему они её не удочерили, не захотели дать свою фамилию. Она не своя, приютская, так и осталась чужой, а взяли из жалости, притворялись, что любят. А потом им надоело притворяться. Арина вспомнила, как ей было тяжело после смерти деда, а бабушка ещё добавила, припомнила Арине её слова, что пчёлы могут закусать до смерти, если набросятся всем скопом.

«Это из-за тебя Ваня умер. И два инфаркта получил из-за тебя: первый – когда опекунство оформлял, другой – когда про биполярку твою узнал. Сколько нервов с тобой вымотал, с опекой воевал, до инфаркта довоевался. К директрисе ругаться ходил, с рюкзаком с твоим… в футбол которым играли. Её довёл и себя заодно, за сердце весь вечер хватался. С Валентишей твоей разбирался, чтобы отметок не занижала, чтоб ты школу нормально окончила. Ты думала, ему на тебя наплевать? А он переживал. Любил. Дачу на тебя отписал, твоя она теперь. Радуйся».

Бабушкины слова отнимали надежду, не отставляли ни крошки любви, причиняли непроходящую боль, какой она не испытывала даже в школе, когда её не допустили к всесоюзной олимпиаде школьников по математике, а потом сказали, что она отказалась сама, не защитила честь школы, подвела своих товарищей и учителей.

Всё, что в детстве было ужасным, сокрушительно несправедливым, втаптывало в грязь, не давая подняться, – теперь казалось глупыми обидами в сравнении с тем, что Арина услышала от бабушки.

Бабушка уверяла, что сказала те слова не помня себя, что после смерти Ивана Антоновича у неё помутилось сознание, что никогда себе не простит, что выплакала все глаза… Целовала, обнимала, плакала, уткнувшись Арине в грудь, как когда-то сама Арина.

Но сказанное в сердцах было правдой, Арина это понимала. И берегла Вечесловых – от себя. Опекуны ничего не знали о её одноклассницах («Девчонки, атас! Зяблова идёт!» О Пашке Родине, избравшим её мишенью для своих издевательств. О том, как на уроках она боялась поднять руку – из-за гайморита, над которым одноклассники смеялись, а учителя злились. О Валентине Филипповне («Тебе хотелось быть умнее всего класса? Признайся честно, что домашнее задание за тебя написал дедушка. Даже если ты и правда решила задачку самостоятельно, «отлично» я тебе не поставлю. Ребята обидятся, и вообще…»)

Из школы она возвращалась с улыбкой, как бы ни было тяжело на душе. А про Никиту Будасова рассказала только дедушке. Не стала бы расказывать, но он спросил:

– Что ж ты к Никите своему не бежишь? Он тебя всё утро ждёт. Нет, ты не отворачивайся, рассказывай всё как есть.

У Арины задрожали губы.

– Обещай, что бабушке не скажешь, что он про меня говорил…

Полковник сдержал слово, надёжно хранил внучкины тайны, которые умел выведать так, что Арине ничего не оставалось делать, как рассказать. Дед слушал, гладил её по косам тяжёлой рукой и повторял: «Держись, девочка. Учиться-то надо, без школы в институт не примут, на работу не возьмут никуда, только полы мыть».