Вышли в жизнь романтики

Одинцов опустился на валун. В дрожащих отсветах костра Женя увидел, что лицо начальника слегка побледнело. Правой рукой он придерживал левую.

— Что с вами, Алексей Михайлович?

— Пустяки…

Одинцов достал из нагрудного кармана таблетку и проглотил.

— Сейчас пройдет…

Женя слышал, что у начальника бывают приступы стенокардии. Но сейчас Алексей Михайлович оставался таким же спокойным и деловитым, каким был всегда. Видимо, умел справляться со вспышками своего недуга.

Снова подошел Гаджибеков:

— Заряды готовы.

— Как люди? — спросил Одинцов.

— Да уж, кажется, все… Вот только пятнадцатый застрял. Может, правда, туда не долетит..

— Не дам «добро» на взрыв, пока хоть один станок останется в зоне, — жестко сказал Одинцов.

Гаджибеков тронул Женю за рукав.

— Давай, комсомол, шуруй вниз. Скажи этому черту, — погрозил он кулаком машинисту невидимого станка № 15, — чтобы поскорее отсюда убирался.

* * *

Дорожку, что вела в нижний горизонт карьера, местами загромождали «сундуки» — так называли обломки скальной породы, оставшиеся от взрывов.

Женя стремительно перелезал через «сундуки», перепрыгивал через ямы и рытвины.

Пот жарко заливал грудь под телогрейкой.

Устремив в потухшее небо остроконечную мачту, станок косо стоял посреди дороги, немного завалившись на левый бок.

Машинист лежал между гусениц лицом вверх и что-то чинил.

— Николай! — ахнул Женя, узнав брата Яди.

— Ты что здесь делаешь? — строго откликнулся Николай. — Уходи, сейчас рвать будут.

Женя торопливо рассказал, что велел передать Гаджибеков.

— Выходит, я один всех задерживаю… — Измазанные в мазуте руки Николая не переставали ладить машину. — У помощника, как на грех, жена рожать вздумала, я его отпустил, а тут заело. Да еще эти «заколы», — кивнул он на трещины возле дороги. — Пойди бревнышко поищи…

Женя волновался, а Николай был мрачен, по спокоен.

Наконец мотор заурчал, и гусеницы вновь обрели утраченную силу.

Четыре раза протяжно провыла сирена.

В пепельно-синей мгле, сквозь завесу начавших тихо падать снежных хлопьев, впереди, на границе опасной зоны, загорелась рубиновая звезда. Это зажгли сигнальный фонарь на высокой мачте. Как маяк тревоги, светился он во мраке, который уже плотно окутал карьер, трассу канала и весь район Северостроя. На всех дорогах и тропах, что вели к карьеру, встали сторожевые посты — ни одна машина не могла теперь проехать поблизости от места взрыва.

Самоходный станок № 15 уже подходил к укрытию, когда трескучий удар прокатился по сопкам.

— Предупреждающий. — Николай развернул машину и поставил ее на место. — Ты под артогнем никогда не был?..

Вдруг ночь мгновенно озарилась заоблачной вспышкой, и под Женей содрогнулась земля.

— Во… вот это вдарил!.. «По фашистам огонь!..» — Николай сдвинул на затылок выцветшую зеленую фуражку и вытер лоб. — Спасибо, Женька… Фу, умаялся… Побили бы мне станок, если б не ты…

* * *

Побывав на месте взрыва и порадовавшись вместе со всеми удаче — сопочку срезало как ножом, развал горной массы произошел точно по расчету, — Женя с Николаем возвращались через Промстрой в поселок.

Небо неслышно осыпалось снегом, но ветра не было. Хлопья плавно опускались на плечи. Впереди роились огоньки Буранного.

— Он там опять, в зоне, — сказал Женя об Одинцове. — Здоровья совсем не жалеет.

— Дело любит. — Николай помолчал. — Другие про него говорят: «Бюрократ, такой-разэтакий…» Неправда! Просто лодырей и болтунов терпеть не может. Он с тебя потребует, спуску не даст, а потом ты сам ему спасибо скажешь.

Друзья обсуждали, удастся ли теперь быстро закончить канал и не замерзнет ли озеро на всю глубину до того, как начнут снимать перемычку. Потом оба замолчали, думая каждый о своем.

Они переходили через кочковатое болотце.

— Тут мостик есть, не поскользнись… — Николай безошибочно нашел в темноте уложенные на опорах бревна и пошел впереди Жени. — Что замечтался? Про мою сестру думал?

— Про нее, — признался Женя.

— Она про тебя тоже много думает.

— Правда?

— Она же мне все чисто говорит, как есть.

— Расскажи про нее, — тихо попросил Женя, — какая она маленькая была…

— Мы с Ядей вместе росли. Отец как в партизаны ушел, так и не вернулся. Мать другого мужа нашла. Только война кончилась, такая разруха… Кушать нечего было. Пойду с Ядей, червей накопаем, сетки заберем — и на целый день на озеро. Наловим — и давай уху варить… С пятьдесят первого по пятьдесят пятый служил. Может, и дали бы отсрочку, да писать никуда не стал. Мать у нас… э, не годится о матери плохо говорить, но не любили мы ее. Отчим — совсем чужой человек. Для нас наставница больше сделала школьная, Алена Ивановна, она и сюда письма шлет. Сестра так привыкла: Алена Ивановна и я — это для нее как мать и отец..

Болотце осталось позади.

Друзья шли уже мимо котельной.

Всюду в окнах Буранного приветливо горели огоньки.