Высокочтимые попрошайки

Как вы, вероятно, заметили, всякий раз, когда кто-нибудь давал Абисогому-аге слово упомянуть о нём в газете или оповестить в церкви о его приезде, он забывал, что он голоден и, более того, вытаскивал кошелёк и вспомоществовал каждому, кто обязывался популяризовать его имя. Тщеславие – этот своего рода голод – многие утоляют деньгами. Тщеславное желание увидеть своё имя в газете, которое одни считают манией, а другие тщатся возвести на ступень добродетели, и которое наблюдается почти во всех кругах нашего общества, теперь владело и Абисогомом-агой, и вследствие этого с уходом поэта он начал размышлять об обещанном ему стихотворении, вместо того чтобы продолжать испытывать муки голода.

– Неужели, – спросил он себя, – в стихотворении всё так и получится, как мне хочется?.. А правда, что у этого человека, которого я сейчас облагодетельствовал, есть какая-то муза?.. И будет ли она через несколько дней здесь?..

На этом мысль Абисогома-аги прервалась, ибо хозяйка дома открыла дверь и сказала:

– Обед подан, пожалуйте к столу.

По турецкому времени было четыре часа ночи6.

5

Против кельи, где Абисогом-ага нёс бремя своей епитимьи, имелась небольшая комната, которая сообщалась с кухней и служила столовой. В эту комнату и прошёл Абисогом-ага вместе с хозяйкой дома. Войдя в столовую, он тихо поздоровался с Мануком-агой, расставлявшим в этот момент стулья, и подвинулся к столу.

– Пожалуйте вот сюда, Абисогом-ага, – сказал Манук-ага, показывая гостю на стул во главе стола.

– Садитесь и вы, я тоже сяду, – ответствовал гость, располагаясь на отведённом ему почётном месте.

– Извините нас, пожалуйста, что мы так опоздали с обедом. С завтрашнего дня будете обедать вовремя. Вы и сегодня отобедали бы вовремя, если б не некоторые обстоятельства… Об этих причинах я расскажу позже… Ну, как чувствуете себя, Абисогом-ага? Надеюсь, вам у нас спокойно? – заговорил Манук-ага.

– Да, спокойно.

– Благодарю. А как наш трабзонский приятель поживает?

– Хорошо. Послал тебе поклон.

– Спасибо и ему и вам… Предложу-ка я вам рюмочку водки. Пропустите? Раздражает аппетит.

– Только одну.

– Одну так одну.

Манук-ага протянул Абисогому-аге рюмку, который одним духом и проглотил её – разумеется, водку, а не рюмку.

– На доброе здоровье, Абисогом-ага.

– Благодарствую.

– Ваше здоровье.

– И за твоё здоровье.

Манук-ага помедлил, затем долил рюмку водой и выпил её в четыре приёма.

– Пока супруга разогреет и подаст, мы с вами можем побеседовать, скоротать время. Согласны, Абисогом-ага?

– Согласен, – произнёс гость тоном, который мог означать только одно: было бы куда лучше прежде поесть, а уж потом поговорить.

– Послушайте, значит, какие нынче произошли со мной истории. Вот уж несколько недель кряду мы всё о выборах в квартальный совет хлопочем. Вы сейчас, возможно, скажете про себя: на кой тебе, божий человек, этот ваш совет сдался? Не твоя забота… Ошибаетесь, Абисогом-ага! Если дела нации не касаются ни меня, ни тебя, ни его, тогда кого же они касаются?! «Не твоя забота» – это плохие слова. Те, кто следует им, в стороне держатся, и, стало, нации своей не служат. По-моему, каждому из нас надлежит по мере сил своих способствовать нации в её делах… Ещё одну выпьете, Абисогом-ага? Для аппетиту.

– Не имею привычки пить больше рюмки.

– У нас рюмки маленькие, притом и воздух в Константинополе благоприятствует.

– Ладно.

Сотрапезники пропустили ещё по одной рюмке за здравие друг друга, и Манук-ага затараторил.