Высокочтимые попрошайки

Узнав о прибытии Вашей милости в нашу столицу, спешу поздравить Вас с приездом и посылаю Вам десять экземпляров моей газеты. Смею надеяться, что Вы соблаговолите изъявить согласие подписаться на мою газету и тем поддержите моё служение нации на тяжком поприще печати.

С нижайшим почтением редактор-издатель газеты… (подпись)».

– На что мне десять?

– Чтобы начитаться.

Хозяйка снова вошла в комнату, неся б руке пакет и письмо, и Абисогом-ага, вскрыв письмо, прочитал:

«Высокочтимый эфенди!

Ваш патриотизм, о котором наслышаны все, побудил меня послать Вам пятнадцать экземпляров моей газеты. Мне приятно надеяться, что Вы соизволите принять их и что Вы будете и впредь покровительствовать нашему газетному делу, которое по причине распространённого среди нас нерасположения к чтению, к несчастью, пребывает в плачевном состоянии.

С глубочайшим уважением редактор-издатель газеты… (подпись)».

Не успел Абисогом-ага сложить это письмо, как в комнату снова вошла хозяйка.

– Достопочтенный эфенди кланяется вам, – сказала она, положив на стол кипу книг и конверт. Абисогом-ага, вскрыв и этот конверт, прочитал:

«Высокочтимый эфенди!

Имею честь послать Вам сорок экземпляров выпущенной мною в свет книги сочинений, являющихся плодами моих собственных мыслей. Льщу себя надеждой, что Вы милостиво снизойдёте к просьбе моей принять их и таким образом воодушевите меня на опубликование в недалёком будущем также и других моих произведений.

Примите уверения в моём совершенном уважении, Вашего степенства покорный слуга… (подпись)».

Абисогом-ага вложил письмо в конверт и задумался.

Хозяйка снова вошла в комнату.

– Достопочтенный эфенди опять кланяется? – спросил Абисогом-ага.

– Нет. Пришёл один из ваших носильщиков, просит рассчитаться.

Абисогом-ага вытащил из кошелька двадцать пиастров, отдал их хозяйке, и та вышла.

– …В одном углу читальни несколько человек готовили список кандидатов в члены совета, – сказал Манук-ага, возвращаясь к своему рассказу. – Они были не на нашей стороне, и делали всё, чтобы в квартальный совет прошли, как я уже говорил, только их люди – одни мздоимцы…

– Пришёл какой-то юноша, оставил эти книги и сказал, что сегодня или завтра он сделает вам визит, – снова войдя в комнату, выговорила хозяйка и положила книги на стол.

– Куда мне столько? Я же не собираюсь книгами торговать. Не хочу! Больше ни у кого ничего не принимай. Говори: «Абисогом-ага не у нас» и выпроваживай.

– О, нет! Так тоже не годится. Вы наших редакторов не знаете… Если вы у одного откажетесь взять газеты, а у другого возьмёте, и тот пронюхает об этом, он таких наговорит вам оскорблений, что не приведи бог.

– Ну, раз так, принимай, сколько бы кто ни принёс. Ничего не поделаешь, я опять оплошал… А если книги, не бери.

Хозяйка, кивая головой, вышла.

– Однако, – продолжал Манук-ага, – согласья не было и среди них. Ювелир хотел протолкать в совет своего первого покупателя, пекарь – своего клиента, покупающего в день не меньше десяти хлебов, портной мечтал сделать членом совета молодого щёголя, которому раз в неделю он шьёт платье, седельник собирался отдать свой голос известному богачу, для которого в год мастерит два седла. А редактор горел желанием поздравить всех своих постоянных подписчиков с избранием их в совет. А адвокат – проголосовать за самого ловкого в квартале сутягу, а врач – за самого тяжёлого из больных, которых он пользует. А кабатчик спал и видел, чтобы все дела квартала передали завсегдатаю его погребка, на вино и водку издержавшему больше других… Вот так, значит…

Но Манук-ага и на этот раз не смог довести до конца свою историю, так как в комнате, откуда ни возьмись, появился незнакомый молодой человек.

Незнакомец был одет во всё чистое; его круглое белое лицо обрамляла чёрная с прожелтью борода, которая совсем не шла к нему. Бывают картины, которые без рамы выглядят красивее, но есть и такие, которые, чтобы выглядеть красивыми, нуждаются в раме. Если бы природа позволяла нашим женщинам вставлять свои лица в раму, то сколько женщин носили бы нынче бороду!..

Молодой человек, войдя в комнату, снял с себя высокую чёрную шляпу и поклонился.

Манук-ага, удостоив гостя, в ответ на его поклон, лишь наклонением головы, сразу же направился к дверям и, выходя, сердито проворчал:

– Дожил до старости, а подобного случая со мной ещё не было: не дают слова сказать; только раскрою рот, кто-то является и давай языком трепать, и я опять останавливаюсь на полуслове.

– Абисогом-ага? – спросил гость, опустившись в кресло.

– Да.

– Благодарю, что вы и есть Абисогом-ага. Прочитал я в газете о вашем приезде и чрезвычайно обрадовался… что в нашей нации патриоты, стало быть, ещё не перевелись. Я убеждён: нация, в которой уже нет патриотов, отнюдь не нация…

– Да.

– И наоборот: патриоты, у которых нет нации, отнюдь не патриоты.

– Верно.

– И понятия эти – нация и патриот – взаимосвязаны настолько тесно, что раздели их – оба исчезнут.

– Тоже верно.