Уже лучше, в случае чего свободные руки могут многое решить. Интересно, куда меня определят. Может быть, в какую-нибудь ведомственную гостиницу? Пусть даже и под охраной, но все же в приличных условиях, где я смогу наконец нормально помыться, отъесться и отоспаться.
В компании с Фриновским, Шляхманом и парой давешних конвоиров мы спустились на первый этаж, где мой следователь своих помощников попросил дождаться его в машине, припаркованной во дворе здания. А мы направились не к выходу, а в дальний конец коридора. Там обнаружилась еще одна, слабоосвещенная лестница, больше похожая на запасной выход.
— А куда мы идем, если не секрет? — с невинным видом поинтересовался я у сопровождающих.
— Сейчас все узнаете, — успокоил меня Фриновский.
Лестница закончилась, мы остановились у железной двери, которую охранял молодой сотрудник НКВД с парой квадратиков в петлицах и кобурой на боку. Рядом с ним находилась тумбочка с черным телефоном без диска. При нашем появлении чекист вытянулся в струнку:
— Здравия желаю, товарищ комкор!
— Вольно, товарищ сержант. Мы ненадолго, нам тут нужно товарища определить…. На жительство.
— Так точно! — невозмутимо отрапортовал энкавэдэшник, открывая ключом дверь.
— Здесь у нас специальные гостевые комнаты, — сказал мне Фриновский, видимо, заметив что-то на моем лице. — Не «Метрополь», конечно, но лучше, чем камера.
Заместитель народного комиссара посторонился, пропуская меня вперед. На какое-то мгновение наши взгляды встретились, и я понял, что он знает, что я знаю. В общем, как в дешевых голливудских фильмах.
Нет, ребята, все не так, все не так, ребята… Я шагнул вперед, будучи уверенным, что сразу же Фриновский или Шляхман пулю в затылок мне не пустят. А когда настанет этот момент, надеюсь, моя чуйка меня не подведет.
Дверь за нами захлопнулась, провернулся ключ. Надо же, какие порядки. Ну, пока для меня это не главный момент, есть вещи и поважнее. Неторопясь двигаюсь вперед, за мной — спаренные шаги Фриновского и Шляхмана. Стараюсь полностью абстрагироваться от окружающей обстановки, для меня сейчас важно уловить тот момент, когда ствол нагана будет направлен мне в затылок. Тогда на принятие решения у меня останутся доли секунды, и от того, насколько точно я среагирую, зависит — продлится ли мое существование на этой земле еще на какое-то время или мои бренные останки сегодня же ночью закопают в братской могиле. И даже креста, скорее всего, не поставят.
Семь, восемь, девять… двенадцать шагов. Ну что ж ты, Фриновский, сука, ждешь? До конца заканчивавшегося темным тупиком коридора оставалось метров двадцать, и я не сомневался, что именно он возьмет на себя удовольствие пристрелить хронопутешественника, который выложил все, что им с Ежовым было нужно. Николай Иванович… Тот еще артист, чаем с лимоном отпаивал…
Вот! Вот она, моя чуйка! У меня словно бы третий глаз появляется на затылке, который видит, как комкор неслышно расстегивает кобуру, достает из нее револьвер, поднимает ствол на уровень моей головы… А в следующее мгновение я разворачиваюсь и бью по запястью руки, сжимавшей оружие. Раздается выстрел, пуля с рикошетом от стены уходит в глубь коридора, и тут же следует удар в гортань. Если с уголовником в камере я миндальничал, не вкладывал в удар полную силу, то на этот раз моей задачей было вывести противника из строя надолго. А возможно, и навсегда. Скорее всего, получился последний вариант, поскольку я явственно услышал хруст и, держась за горло татуированной лапой, Фриновский с выпученными глазами медленно оседает по стенке на пол. А мне уже приходится работать со Шляхманом, который судорожно пытается извлечь из кобуры револьвер. Поставленный удар в челюсть опрокидывает следователя на пол, Шляхман на несколько секунд оказывается в прострации. Этого времени мне хватает, чтобы перевернуть его на спину и, уперевшись для удобства коленом меж лопаток, свернуть шею. Никогда не считал себя садистом, но сейчас хруст позвонков слышится мне райской песней, доставляя настоящее эстетическое удовольствие.
Фриновский все еще бьется в конвульсиях. Короткий взгляд в сторону двери… Хорошо, что там нет глазка, а значит, постовой ничего не видел, и если и слышал что-то, то лишь только выстрел, после чего наверняка сделал соответствующие выводы. Мол, завалили очередного бедолагу, к этому не привыкать. Значит, у меня есть какое-то время на обдумывание дальнейших действий.
Есть, но не так много, как хотелось бы. Минута, может быть, две. После этого сержант забеспокоится, хорошо если сам заглянет — уж с ним я как-нибудь разберусь — но ведь может по какому-нибудь протоколу или, вернее, уставу вызвать подкрепление. И даже с трофейным револьвером я в перестрелке против нескольких человек, особенно в замкнутом пространстве, ничего не стою. Эх, сюда бы мой верный АКМ…