Выживший. Чистилище

Минут через двадцать передо мной на столе стояла небольших размеров сковорода, наполненная жареной на постном масле картошкой. А рядом — краюха ноздреватого хлеба. Ну и стопка с наливочкой для аперитива. Ух, давненько я так не сиживал!

— А сами-то что?

— Я ужо потрапезничала, вы кушайте, кушайте… Чичас, глядишь, и этот злыдень заявится. Вы уж спуску-то ему не давайте, пригрозите каторгой.

— Нет у нас в советском государстве каторги, Клавдия Васильевна.

— А чиво ж есть-то?

— Ну, тюрьма, лагеря, этого хватает…

— Ну вот лагерем и пригрозите, может, за ум возьмется…. Молочка али чайку? Этот-то обормот пришел тут как-то пьяный, сунул мне коробку чаю, я ее и спрятала. Мало ли, когда еще пригодится.

— Приворовывает, значит, ваш постоялец?

— Э-э, того не ведаю, может, и купил, — заюлила старушка.

— Ладно, давайте чаю… и капельку молока туда плесните. По-английски чай попьем.

— Ну, не знаю уж, по-аглицки или как, а только как скажете — так оно и будет.

От стола я отвалился, словно насосавшийся крови комар. Хорошо-то как, и совсем не хочется думать о плохом. Сейчас бы еще покемарить часик-другой.

Хозяйка, видно, уловила мой осоловелый взгляд.

— Вы ежели вздремнуть пожелаете — то можете в той комнате прилечь, — предложила бабуля. — А Васька придет, так сразу его и споймаете.

— Ладно, будем считать, что это засада, — согласился я. — Только сапоги скину, а спать буду в форме.

— Это уж как хотите, дело хозяйское.

Постель, конечно, не моя кроватка из будущего, но уж всяко лучше нар. Сунув револьвер под подушку, я повернулся на правый бок и тут же отрубился.

Глава V

Постоялец не появился и утром. Бабушка меня не будила, так что сам я продрал глаза лишь в половине восьмого. Сев на кровати, сладко потянулся, морщась от лучика утреннего солнца, пробивавшегося в этот полуподвал. Происшедшее накануне казалось мне случившимся словно и не со мной.

— Ой, как на Ваську-то похож! Вчера в потемках и не разглядела толком, а чичас прямо одно лицо! Только побриться — и не отличишь.

Бабуля замерла в дверном проеме с видавшим виды полотенцем в руках, взирая на меня с нескрываемым интересом. Понятно, не в плотском плане, наверняка климакс ее уже навестил, причем давненько. Интерес как раз был вызван схожестью, на взгляд Старовойтовой, между мною и ее постояльцем.

— Что, серьезно так похож?

— Вот те хрест! — мелко перекрестилась старушка.

— А есть его фото?

Спросил я неспроста, потому как в моей голове зародилась вполне очевидная мыслишка.

— Ежели только он, паршивец, документ дома оставил, — сказала бабка, делая ударение в слове «документ» на второй слог. — Чичас гляну.

Она принялась рыться в тумбочке, и спустя несколько секунд извлекла на свет божий удостоверение личности, принадлежащее некоему Василию Матвеевичу Яхонтову, родившемуся в 1908 году в Змиеве Змиевского уезда Харьковской губернии.

— Паспорта у него не было?

— Да откель паспорт-то! Он, почитай, из села приехал, кто ж ему такой документ выдаст.

Ну да, в это время процесс паспортизации только налаживался, а то начитались Маяковского, что он там что-то из штанин извлекает, я-то только годы спустя узнал, что в стихотворении речь шла о загранпаспорте. В загранку — да, без паспорта никак, а внутри страны как-то обходились.

Приглядевшись к лицу изображенного на небольшой черно-белой фотографии человека, я понял, что он и впрямь чем-то смахивает на меня. Может, это знак свыше? На первое время могу закосить под Яхонтова, а там уж как-нибудь, с божьей помощью… Правда, нужно еще от формы сотрудника НКВД избавиться, заменив ее на гражданскую. Хорошо еще, что бабуля не разбирается в таких тонкостях, приняла меня за милиционера.

— Знаете что, Клавдия Ивановна, я, пожалуй, временно конфискую этот документ для проверки личности вашего постояльца. Если объявится — так ему и передайте. Потом повесткой вызовем в милицию, а заодно и ваш вопрос постараемся решить. Если внушение не поможет — будем применять к дебоширу более строгие меры.

— Вот спасибо, сынок! Я ж за тебя молиться теперь буду!

— Не надо молиться, ваше дело — вовремя докладывать о творящихся безобразиях. И не поселять у себя жильцов без соответствующего оформления документов… Ох, что-то есть так хочется!

— Так я быстро кашку пшенную с молочком утренним сготовлю, у нас тут поутру разносит крестьянка из Бутово.

— А что ж, не откажусь. Премного благодарен за вашу заботу. Я у вас тут, получается, и сам словно постоялец, вечер да ночь провел.

— Вот кабы все были такие постояльцы — и слава Богу!

— И еще платили бы, — усмехнулся я.

— Дык жить-то надо, куды ж деваться, на пенсию, что артель платит, разве ж проживешь?!

— А что за артель?

— Дык я ж тридцать лет, почитай, на «трехгорке» проработала, они и платят из фонда.

— На «Трехгорной мануфактуре»?

— На ей самой, будь она неладна.

— А что так?

— Дык сама там все здоровье оставила, еще и мужа моего, Степана Лексеича, мануфактура эта в 21-м забрала: попал в ситценабивной станок, когда уж вытащили — одни кровавые ошметки.