Выживший. Чистилище

— Да, тут, товарищ Сталин, словно снежный ком, трудно остановить. Он же, этот Сорокин, еще в селе сразу после приземления признался, что прыгнул якобы в 2017-м, а приземлился в 1937-м. А там народ такой: один услышал — все село знает. Пусть даже большинство подумают, что это шутка или спятил человек, но слух-то все равно пошел.

— Да, тут вашей вины, товарищ Поскребышев, нет. Что поделать, не расстреливать же всех… Шутка, — краем рта ухмыльнулся генсек, увидев в глазах секретаря мимолетный испуг. — Но по возможности пусть люди дадут подписку о неразглашении. С этим ясно, а что будем делать с письмом? Мне хотелось бы лично пообщаться с этим человеком, поднявшим на ноги всю столичную милицию. А если он действительно обладает знаниями будущего… Может быть, все же опубликовать в «Правде» статью про… как их… сорок?

— Товарищ Сталин, на всякий случай — вы уж извините, что не дождался вашей команды — на всякий случай я созвонился с редактором «Правды» товарищем Мехлисом, попросив его озаботиться созданием статьи под конкретным названием «Сорока-белобока и другие пернатые обитатели леса», как и просил Сорокин. Он сказал, что им периодически присылает свои статьи какой-то профессор-орнитолог, он может его попросить.

— Пусть профессор напишет, а Мехлис опубликует. Только чтобы не затягивали, так и передайте Льву Захаровичу, что я просил лично.

— Хорошо, товарищ Сталин. Можно идти?

— Ступайте.

Оставшись один, Сталин взял со стола свою неизменную курительную трубку, набил ее табаком марки «Edgewood Sliced», несколько пачек которого ему в прошлом году подарил лидер болгарских коммунистов Георгий Димитров, прикурил и снова взял в руки письмо.

«Кто же ты такой, Ефим Сорокин, на самом деле? — думал Вождь, втягивая ароматный дым и одновременно скользя взглядом по строчкам. — Если тот, за кого себя выдаешь, то мог бы очень сильно нам пригодиться. Мы сумели бы выжать из тебя всю ценную информацию, а после…»

Иосиф Виссарионович вновь подошел к окну и, глядя на бороздивший большую осеннюю лужу «ГАЗ — М1», негромко пробормотал себе под нос:

— А Ежова надо расстрелять.

* * *

Наша бригада трудилась в Каботажной гавани, где швартовались грузовые суда, и практически ежедневно — под флагами иностранных держав. Я, как и просил Костя, на рожон не лез, учитывая почти постоянное наличие в зоне видимости охраны порта, вооруженной, судя по форме кобуры, преимущественное револьверами. Хотя что имелось в виду под словом «рожон»? Что я буду приставать к охране или орать после каждой разгрузки-погрузки «Да здравствует товарищ Сталин!», так, что ли? У Кости я этот вопрос не уточнял, просто работал, как все. То есть таскал мешки, ящики и прочую кладь. Думал, со своими вполне приличными физическими данными легко дам фору старожилам, но оказалось, что в работе грузчика имеются свои тонкости. Я на своем опыте ощутил, что это не просто «схватил-понес», а приходится учитывать некоторые моменты. И лучше не геройствовать, мол, я такой крутой, что в одиночку тут все перетаскаю, а этот 50-килограммовый мешок с рисом — вообще одной левой. С таким подходом тебя надолго не хватит, и после того, как в первый день я попытался продемонстрировать стахановский метод, уже на следующее утро чувствовал себя совершенной развалиной.

— Шо, ломит? — усмехнулся Костя, размеренно помешивая ложечкой сахар в кружке с дымящимся крепким чаем. — Лежи, приходи в себя, у нас сегодня ночная смена, так что торопиться некуда.

Костя был пока холостяком, но имел зазнобу, которая трудилась в соседней гавани учетчицей. На вопрос относительно свадьбы заявил, что они обсуждали этот вопрос, и пришли к выводу, что идти в ЗАГС нужно будет еще до того, как на Болгарской улице построят многоквартирный дом для работников порта. А семейным будут давать квартиры в первую очередь. Дом должны были сдать следующим летом, так что по весне можно и свадьбу сыграть.

С остальными работягами, кстати, я довольно быстро подружился. Коллектив оказался разномастным, но сплоченным. В бригаде трудилось по трое русских (включая меня) и украинцев, а также молдаванин, татарин и еврей. Плюс бригадир Иван Алексеевич Рыгован — человек непонятной национальности, как он сам про себя говорил, хотя в паспорте, о чем мне доложил Константин, был прописан украинцем. Костя тоже по документам проходил как украинец, но считал себя потомственным запорожским казаком, хотя родился и жил в Одессе. Отсюда и характерный одесский говорок.