Выживший. Чистилище

— Концерт состоится в преддверии 20-й годовщины Великой Социалистической революции, в субботу, 6 ноября, в городском Дворце пионеров, — предупредил меня парторг. — Он в прошлом году открылся в бывшем Воронцовском дворце, если что. А 5 ноября, в пятницу, репетиция, здесь же, в семь вечера. Если у тебя будет смена — отпросим. Не забудь, 5 ноября.

Так получилось, что из Дома культуры мы выходили вместе с Варей.

— Вам в какую сторону? — невинно поинтересовался я у нее.

— А мне недалеко, я живу на Успенской улице.

— Так давайте провожу, а то, слышал, в такое позднее время в районе порта бывает неспокойно.

— И не говорите, — вздохнула комсомолка. — На прошлой неделе тут неподалеку человека зарезали. Никак милиция всех бандитов не переловит. Ну ничего, когда-нибудь доживем до коммунизма, и не будет во всей стране…. Да что там стране — во всем мире не останется ни одного бандита. Думаю, лет за двадцать, максимум за тридцать управимся!

Я промолчал. Ну а что тут скажешь? Лучше промолчать, потому что своим смехом могу ее обидеть.

В легком, коротком плаще, все с той же красной косынкой на голове, она легко перепрыгивала через небольшие лужицы, производя впечатление маленького ребенка. И эти очаровательные ямочки на щечках… Нет, она мне определенно нравилась своей непосредственностью и уверенностью в светлом будущем.

— Ну, вот мы и пришли.

Мы остановились у подъезда трехэтажного, дореволюционной постройки дома, хотя в эти года слово «дореволюционной» еще отнюдь не значило — старый. Как-никак всего 20-ю годовщину готовились отметить. Но этот дом был, пожалуй, отгрохан еще в прошлом веке, судя по его виду. И шли мы на самом деле довольно долго, оказывается, до этой Успенской пришлось шлепать чуть ли не с десяток кварталов. Внимание привлекала яркая вывеска с номером дома — «Успенская — 21». Такое ощущение, что она тоже относилась к дореволюционному времени, но недавно ее обновили.

— Что ж, давайте прощаться. Спасибо, что проводили.

Варя протянула мне свою ладошку, которую я аккуратно пожал, и нехотя отпустил. От девушки пахло тонким ароматом сирени, который действовал на меня, словно афродизиак. Черт, в этот момент я чувствовал себя Кисой Воробьяниновым, которому вскружила голову такая же комсомолка, не хватало еще затащить ее в ресторан и в пьяном угаре воскликнуть: «Поедем… Поедем в номера!»

— Ладно, до завтра… Вернее, до репетиции. Вы же будете на репетиции? — с надеждой спросил я девушку.

— Постараюсь, но не обещаю.

Обратно я возвращался в глубокой задумчивости. Похоже, втюрился, как мальчишка. И это в тридцать семь лет. Ладно бы я был лет на десять-пятнадцать моложе… Кстати, вполне может быть, что у нее и жених имеется, тоже, небось, комсомолец какой-нибудь, передовик производства, а тут я, переживающий вторую молодость грузчик. И ведь не просто ради плотского удовольствия я ее хотел, мог бы и кого попроще снять. Чтоб, как говорят поэты, утолить жар чресл своих. Запала она мне в душу, запала… Эх, ну почему все так несправедливо устроено?!

Легкий шорох сзади заставил меня резко обернуться и отпрянуть в сторону. В слабом отсвете уличного фонаря мелькнула тень, я сделал подсечку, и в следующее мгновение нападавший растянулся на булыжной мостовой. Я тут же оказался сверху, на его спине, заломил руку, из которой выпал приличных размеров нож с широким лезвием. С таким только на кабанов ходить, а тут на живого человека!

— Больно, отпусти! — простонал отморозок.

Я перевернул его ко мне лицом, продолжая держать запястье на болевом. Одно неверное движение — и он навсегда останется инвалидом. Парню лет двадцать пять, как говорится, вся жизнь впереди, но мне его не было жалко. Только что он собирался вогнать в меня сантиметров пятнадцать хорошо заточенной стали, явно не с намерением выразить свое ко мне благорасположение.

Я собирался поговорить с ним по душам, без свидетелей, а здесь в любой момент мог появиться запоздалый прохожий. Поэтому, продолжая держать руку заломленной, я пихнул грабителя или кто он там, в сторону оврага, расположенного по другую сторону дороги. По дну оврага журчал ручеек, но явно не канализация — соответствующей вони не наблюдалось.

Бросил его на грязный, мокрый склон оврага, уверенный, что тот не сделает попытки убежать. Уж в психологии людей я за свою жизнь немного разбираться научился. Затем поднес к его лицу острие конфискованного ножа и, глядя немигающим взглядом в зрачки оцепеневшего парня, спокойным тоном поинтересовался:

— Кто ты, безумец, и что за радость была тебе в моей кончине?

Сам не понял, почему решил выразиться в подобном штиле, но мне эта фраза понравилась. А парень пытался еще играть в бесстрашного героя.

— Все равно тебе не жить, — скривился он, сжимая правое запястье пальцами левой руки, словно от этого боль станет меньше.

Вон оно как, видно, неспроста на меня этот урка накинулся. Что ж, вечер перестает быть томным.

— Слушай, а ты на пианино не играешь? — сменил я тональность.

Отморозок не без удивления отрицательно покачал головой.