Выживший. Чистилище

Волков был моим ровесником, как и отец Илларион, он работал в столярке при заводе, только не ящики сколачивал, а обтачивал фуганком доски для этих же ящиков. Если с батюшкой мы разговорились уже в первый день, то с Олегом — на следующий, во время послеобеденного перекура. Дымя папироской, он с удовольствием поделился своей историей. Оказалось, что его отец был директором правления Русско-Балтийских заводов, мать — внучка адмирала М. П. Лазарева. Посещал Тенишевское училище, где был одноклассником будущего писателя Владимира Набокова. Шесть лет работал переводчиком в миссии Нансена, у корреспондента Ассошиэйтед Пресс, у концессионеров, в греческом посольстве. В феврале 1928 года был в первый раз арестован, отказался стать осведомителем, был приговорен к 3 годам лагеря по обвинению в контрреволюционной агитации и направлен в Соловецкие лагеря особого назначения — СЛОН. В апреле 1929 году лагерный срок заменили высылкой в Тульскую область, где он работал переводчиком технической литературы.

В марте 1931 году был снова арестован и приговорен к 5 годам лагеря по обвинению в контрреволюционной агитации. Снова был этапирован в СЛОН. В 1936 году оставшийся срок был заменен ссылкой в Архангельск, где работал в филиале НИИ электрификации лесной промышленности. 8 июня 1936 года вновь был арестован, приговорен к 5 годам заключения как «социально опасный элемент» и направлен в Ухтпечлаг.

— Мда, жизнь у тебя точно не сахар, — прокомментировал я вслух услышанное.

— Живы — и слава Богу, — усмехнулся Олег. — Нам не привыкать, полстраны сидит, сотни тысяч расстреляны. Наверное, кто-то и впрямь за дело, да только ярлык врага народа могут приклеить к кому угодно, по малейшему донесению. Да и к уголовникам при новой власти в тюрьмах и лагерях почему-то отношение не в пример лучше, чем к осужденным по политическим статьям, хотя ведь лагерное начальство знает, что многие оказались здесь по ложному навету.

— Может, и так, — осторожно согласился я. — Только что тут можно сделать? Против такой машины рыпнешься — вмиг раздавит.

— Да и не рыпнешься — раздавит. Если уж пропадать — то хотя бы с честью, со знанием того, что ты человек, а не тварь дрожащая, как писал старина Достоевский.

— Ну да, на миру и смерть красна, — усмехнулся я. — Только все же хотелось бы еще по возможности пожить.

После чего негромко а-капелла исполнил первый куплет известной в моем времени песни «ЧайФ»:

«А не спеши ты нас хоронить

А у нас еще здесь дела

У нас дома детей мал мала

Да и просто хотелось пожить…»

— Сам сочинил? — спросил Олег.

— Знакомый один, — отмазался я традиционной фразой. — Ты лучше мне про вашего главного расскажи, про Мороза.

— Про Мороза? Хм, занятный человечишко… Служил в системе ОГПУ, был осужден на 7 лет за превышение полномочий в 1929-м, а спустя полгода назначен начальником Ухтинской экспедиции Управления северных лагерей ОГПУ особого назначения. Судимость с него сняли и восстановили в партии, если не врут, осенью 31-го, но еще летом того же года он стал начальником Ухтпечлага.

— Выходит, даже зек может оказаться на руководящих должностях?

— Ну, мне это точно не грозит, я в партии не состоял, в ОГПУ не служил, да и статья у меня другая.

— Мне тоже, я был простым докером, и тоже беспартийным.

— В общем, Ухтпечлаг при Морозе расширяется в условиях, при которых не требуется ни конвоя, ни строя. Природа сама помогает НКВД, отгородив лагеря от страны непроходимыми лесами. Бежать некуда. Тайга и тундра, гиблая, скудная земля.

Тысячи людей годами живут в землянках, палатках и хибарках, строя модернизированные шахты, промыслы и верфи… ЗеКа сотни километров тащат на руках пятисотпудовые крелиусовские буровые станки. Мороз говорит, что ему не нужны ни машины, ни лошади, мол, дайте побольше заключенных — и он построит железную дорогу не только до Воркуты, а и через Северный полюс. Готов мостить болота заключенными, бросает их запросто работать в стылую зимнюю тайгу без палаток — у костра погреются! — без котлов для варки пищи — обойдутся без горячего! Трудами ГПУ и Мороза север превратился в гигантскую каторгу. В то же время собирает наилучших специалистов из других лагерей и создает им более-менее сносную — а по зековским меркам и просто роскошную — жизнь. Иные даже жилье получили и возможность выписать семью. Такой вот человек он — старший майор государственной безопасности Яков Моисеевич Мороз.

— Ясно… А сколько народу в Ухтпечлаге, не в курсе?

— Несколько тысяч, точнее не скажу. Кого здесь только нет… О представителях великой и многонациональной Страны Советов я и не говорю. Много корейцев и китайцев, некоторые еще на воле успели обрусеть. Есть ассирийцы, уйгуры, тюрки, персы, афганцы… Англичане имеются, итальянцы, испанцы, голландец, француз, даже американец… Есть тут и японец, Исизо Харима зовут. Сам с ним не общался, но видеть видел. Арестовали в 1933 году на 10 лет, в Ухтпечлаг прибыл из Белбалтлага.

— Все, наверное, по 58-й?

— А ты как думал?! Она самая, любимая статья нынешних вертухаев… А кстати, видел памятник Пушкину?

— Это который в центре лагеря?