VZ. Портрет на фоне нации

Путинская Россия может называться империей разве что по этому признаку. Вообще же никогда Россия не была дальше от имперского состояния, чем при Путине, ибо влияние ее в мире стремится к нулю и держится исключительно на наличии у нее ядерного оружия, то есть на страхе. Ее экономика неэффективна, жизнь на большей части скудна, образ жизни непривлекателен, особенно если отъехать километров на тридцать от крупных городов; главное же — Россия не космополитична. Именно космополитизм — то есть желание привлекать все флаги и быть предметом вожделений большей части соседей — отличает империю, в которую стремятся лучшие профессионалы и самые неотразимые красавицы. Черты империи есть в современном Китае, они несомненны в Америке, но Россия, взявшая курс на национальную изоляцию, автаркию и консервацию, не тянет на империю ни по монгольским, ни по британским меркам. Самосознание империи держится на ощущении собственной успешности и триумфа — а не ущербности и гиперкомпенсации. Путинская Россия в идеологических документах и пропагандистских программах постоянно называет себя жертвой коварного Запада и собственной доверчивости, мы как бы самые добрые и потому самые бедные, и именно поэтому сейчас всех вас убьем; но из положения жертвы войн не начинают. Россия ничем не подтверждает своего права владеть миром, да и не претендует на таковое владение, хотя идеологию ее сегодня определяет книга несчастного Михаила Юрьева «Третья империя» (несчастного, потому что рано умершего и весьма неудачливого в литературе: его книга предлагает россиянам захватить мир, но решительно ничего не говорит о том, что с ним делать дальше). Обманутая Западом, разваленная собственной властью, неконкурентная из-за собственной доверчивости и доброты, она желала бы закуклиться, свернуться, как медведь в берлоге, сосредоточиться, красиво говоря, и превратиться в «Остров Россию» из трактата Вадима Цымбурского, тоже умершего рано и не нашедшего признания со своими геополитическими фантазиями. (Вообще возникает чувство, что все идеологи имперской либо консервативной России были неудачниками, настолько они педалировали мысль о том, что им недодано, что их недооценили чужие, а оценки своих их не радуют, поскольку сами они этих единомышленников ставят невысоко; такое чувство, что все эти ненавистники Запада желали бы, чтобы их облизывал именно Запад, но мудрено добиться такого результата, постоянно обещая ему гибель). Империя привлекает своим блеском, а не ресентиментом, и даже для тех, кто жаждал стать частью русского мира (например, для Абхазии или Осетии), Россия не готовит никаких утопий, кроме разве высоких пенсий, да и те всегда под угрозой из-за нефтяной конъюнктуры. Россия размахивала Донбассом и Луганском как оправданием для агрессии, но присоединив их, тут же мобилизовала, хотя военное время и так началось для них с 2014 года; кроме разрушения и тотального бесправия, она ничем не может приманить новых граждан, а мазохисты, претендующих на такое, всегда в меньшинстве.

Империя — то есть «Успешная страна», как называется книга нашего давнего знакомца Валерия Примоста, — распространяет свои ценности и прежде всего свой образ жизни; но какой образ жизни предлагает Россия, если она постоянно утверждает, что рождена для войны и призвана быть ужасом мира (слова молодого Александра II), если настаивает на постоянных лишениях, самопожертвовании и аскезе? О какой имперскости можно говорить в стране, закрывшейся от остального мира новым железным занавесом, закутавшейся в рогожку традиционных запретов и всем сердцем ненавидящей любые перемены, любой модернизм? О, если бы Россия в самом деле была империей, если бы ей по крайней мере было что распространять, если бы не претендовала колонизировать остальной мир! В этом не было бы, конечно, ничего хорошего, но это по крайней мере означало бы для нее более высокий статус. В 2022 году она начала войну за то, чтобы ее образ жизни, то есть нищета, отсталость и бесправие, стал всеобщим; это сильно напоминает русский марксизм, цель которого была достичь равенства в нищете вместо равенства в богатстве. Это и есть традиционная русская практика — чтобы всем стало так же плохо, как нам, и желательно хуже; но империи так не строятся. Так распространяется плесень, а не власть. И это, конечно, никакое не имперство, а банальный русский национализм в стадии окончательного вырождения: последний извод той ресентиментной философии, которую когда-то в сравнительно культурном виде продуцировали славянофилы 1840-х гг.: это у нас не тупик и не замкнутый круг, а особый путь.