Взаперти

Свет утреннего солнца проходил сквозь закрытые шторы, точнее, сквозь дыры в тех шторах, создавая струновидные лучи, переплетаемые паутиной на потёртом полу. Дебора также светилась, она стояла в том солнечном сгустке и излучала то же сияние, только ещё светлей. Волосы её, растрепавшиеся на макушке, походили на одуванчик. Наверное, их стоило бы причесать, но за такую непосильную работу он просто не взялся.

Хорхе залил фруктовые хлопья дорогим молоком и пригласил девчушку к столу. Он никогда такое не брал, оно было дороже обычного на целых двадцать процентов, и Хорхе не знал почему. А теперь вот узнал, потому что есть люди, которым есть для кого его покупать.

«Оно, наверное, полезнее», – думал Хорхе, смотря, как малышка справляется с целой тарелкой.

«Чья же ты дочь, – думал он, – чья же ты…»

Поразмыслив немного, перебрав в голове все варианты известных ему олигархов и мафиози, что могли перейти дорогу его боссу, он так ни к чему не пришёл. Взглянув на смешную малышку, что корчила милые рожи, пытаясь его рассмешить, он потянулся к пульту.

Утренний выпуск новостей не передал ничего необычного. Какие-то убийства на окраине города, розыск воров… Всё как обычно, но о малышке ни слова. Никто ничего не заметил. Или заметил, но не стал сообщать. Почему?

Нехорошее и сверлящее зудело где-то в желудке, поднялось до старого сердца и так и застряло в нём. Хорхе знал, что это его последнее дело, и теперь понимал почему. Не потому, что другого ему не надо, а потому, что до другого он может и не дожить.

– Ну, что, – встал он из-за стола, похлопав себя по брюкам, – ехать пора.

Не проехав и двести метров, они вернулись домой. Он и забыл, что дети те же самые люди и тоже хотят в туалет.

Дальше лежала дорога, длинная, как Млечный Путь, она уходила вдаль, куда-то за горизонт, а они всё никак не могли доехать до этого горизонта. Малышка легла на один бок, потом на другой, потом расстегнула ремень и легла уже вверх ногами, опустив голову вниз, так и смотрела на Хорхе вниз головой.

Хорхе решил, что ему повезло, – ребёнок совсем не болтлив.

– Сядь нормально, – сказал он ей.

Девочка подчинилась.

Не болтлив и очень послушен. Хотя о чём с ним болтать, с таким стариком, он сам с собой говорить не хотел. С чего с ним кто-то захочет?

– А где твои дети? – вдруг спросила малышка.

Хорхе аж подавился слюной. Все допросы в его долгой жизни были всегда ожидаемы, а так, чтобы сразу и в лоб, такое с ним в первый раз.

– А у меня нет детей, – сказал он.

– Почему?

– Потому что, потому что…

Что ей сказать, думал Хорхе. Потому что всю жизнь он прожил, как собака, бегающая за палкой туда и обратно, принося её хозяину за еду? Потому что от дела до дела он лечил свои раны, вынимал даже осколки, пару раз без наркоза и сам. Потому что он был бы полным кретином, если бы разделил свою дурацкую жизнь ещё с одним человеком. Эта чёртова ноша была только его.

– Потому что нет жены, – сказал он.

– Почему?

Потому что ни одна женщина в мире не выдержит такого болвана, как он.

– Так сложилось, – вздохнул старик Хорхе.

– У тебя никого нет, – заключила она и опять замолчала.

Хорхе тоже молчал.

Мимо них пролетали дорожные знаки, магазинчики автозапчастей, заправки, кофейни и снова заправки, пара домов на отшибе, они сиротливо стояли, но в них так же бурлила чья-то нелепая жизнь.

Сначала Хорхе был молод, как и все – безрассудно и полушутя. Потом наступила зрелость с великими планами на безбедную жизнь. Ему хотелось лишь заработать как можно больше, как можно быстрей, он сейчас и не помнил зачем, но помнил, что очень старался. И всё та же зудящая мысль – я здесь только перекантуюсь.

Её он напишет себе на надгробии, там ей самое место.

Потом наступила старость, она так быстро пришла, он узнал её по коленям и копне поседевших волос. Хорхе успел даже выдохнуть, вроде как всё, добежал, пересёк финишную прямую, можно уже отдышаться, успокоить уставшее сердце, убитые в хлам колени, убитого жизнью себя, смотреть, как плывёт мимо небо и как другие бегут. А ты уже всё – добежал. Вот только куда? Хорхе печально вздохнул.

До того самого дома оставалось ещё полпути. Он отдаст им ребёнка, заберёт свои деньги и пойдёт доживать свою жизнь.

Он и думать сейчас не хотел, что будет потом. В лучшем случае, её продержат до нужного им момента, потом всё разрешится, и её отдадут. Отдадут… Только кому? Чья же ты дочь? – Он опять посмотрел на ребёнка.

Дебора сидела, улыбаясь, будто не случилось ничего. Будто не провела она эту ночь в доме незнакомого человека. Хорхе плохо разбирался в детях, он и себя-то помнил только лет с восьми. Во сколько дети начинают болтать? Как долго кого-то помнят? Во сколько могут назвать своё полное имя – всего этого он не знал.

– Как твоё полное имя? – попытался опять спросить он.

– Дебора, – сказала девчушка.

– А второе?

– Дебора, – повторила она.

– Понятно. А меня зовут Хорхе. Они думают, я испанец, говорят, что похож. Здесь много испанцев, но я не из них. А ты, значит, Дебора?

– Левит, – вдруг сказала малышка.

– Дебора Левит? – Хорхе чуть не съехал в кювет, но быстро вырулил на дорогу…