Взбаламученное море

Бакланов постоянно старался быть около Марьи.

Он нарочно затеял итти в сад, чтобы в тенистых аллеях удобнее с ней объясниться.

Солнце это время закатилось, и горела одна только яркая заря.

Перед балконом мужики расположились по одну сторону, а бабы по другую.

Бакланов оставался между последними.

Загорланили песню там и там: сначала пели было одну, а потом стали разные.

Бакланов взял Марью за зад сарафана и посадил ее около себя.

- Ой, барин, не трожьте! - прговорила она, отодвигаясь от него.

Другие бабы, заметив это, поотошли несколько.

- Пойдем в горницу, шепнул ей Бакланов.

- Я еще, барин, не сошла с ума... - отвечала она, устремляя на него насмешливый взгляд.

- Да ведь прежде ходили же?

- Мало ли вы прежде крови нашей пили? - отвечала Марья.

Бакланову сделалось стыдно и досадно.

- Я, кажется, тебя не принуждал?

- Волей, значит, видно, шла! - отвечала насмешливо Марья.

- Да ведь это глупо же, - произнес Бакланов: - прежде там как бы то ни было, но были же отношения; отчего же теперь... Я денег тебе дам, сколько хочешь!

- Не надо, барин, никаких мне ваших денег, - проговорила Марья и потом, прибавив тихим, но решительным голосом: "пустите-с!", отошла на более приличное ей место.

Такое холодное и насмешливое обращение ее рассердило Бакланова. Он перешел на балкон и сел на мужскую половину.

Бабы, точно в насмешку, запели какую-то звончайшую песню, и Марья впереди всех выводила.

Перед Баклановым встал раскорякой один совсем пьяный мужик.

- Барин, я пляшу, смотри, - говорил он и, обернувшись спиной, начал приплясывать. - Да ты гляди, хорошо ли? - говорил он.

- Обернись, дуралей, к барину-то лицом, - усовещали его другие мужики.

- Изволь, сейчас!.. - отвечал мужик и, обернувшись к Бакланову лицом, показал язык.

- Экий дурак! экий скотина! - проговорили ему на это другие мужики.

- Дурак и есть! - подтвердил Бакланов, вставая и уходя в комнаты.

"И это люди!" - говорил он мысленно сам с собой.

Через полчаса к нему пришел приказчик, тоже выпивший.

- Говорили с Марьей-с? - спросил он его с улыбкой.

- Неприступна уж очень стала! - отвечал Бакланов в том же тоне.

- Все они, проклятые, набрались этой фанаберии! - объяснил приказчик.

- Что это они так шумят? - спросил Бакланов с досадой.

- Да разные там свои глупости врут; разберешь у них!

- Прогони их! Скажи, чтобы шли по домам. С ними нельзя повеселиться хорошенько!

- Бесчувственный народ - как есть самый! Докладывать-то только давеча не смел, а стоят они этого! - отвечал приказчик и ушел.

Бакланов слышал потом его голос и несколько ругавшихся с ним голосов. Шум не только не умолкал, но становился все больше и больше в саду и на дворе. Бабы продолжали визжать песни.

Бакланов нашел наконец нужным затворить окна, запер потом двери и осмотрел свой револьвер. "Чорт их знает, чего им ни придет, пожалуй, в пьяные-то башки!"

20.

Возвратившаяся любовь.

На другой же день после этого, Бакланов, в легонькой бричке, на наемной тройке, несся что есть духу по дороге к Ковригину.

Софи его известила коротеньким письмецом, что она уезжает на днях за границу, и вдруг эта женщина выросла в его глазах: ему показалось, что он жить без нее не может. Он решился ее нагнать и ехать вместе с нею. Он трепетал одного, - что не нагонит Софи: тогда уж решительно не знал, что с собой делать, хоть стреляйся!

В Ковригине, не доехав еще до крыльца, он выскочил и побежал в дом. Сердце его забилось радостною надеждой. Двери в сени были не заперты и даже не затворены.

Бакланов прямо прошел через коридор в комнату Биби, отворил дверь, и странное зрелище представилось его глазам: на постели, в одной рубашке и босиком, лежал Петр Григорьевич и, закрыв глаза, держал одно ухо обращенным в правую сторону. На деревянном стульчике около него сидела старуха и что-то беспрестанно ему говорила, покачивая в такт головой.

При виде Бакланова, Петр Григорьевич вскочил и ужасно сконфузился.

- Извините, сделайте милость, - заговорил он.

- Где Софья Петровна? - спрашивал его тот задыхающимся голосом.

- Сейчас... час с два как уехала, - отвечал Петр Григорьевич.

- Сделайте милость, тройку мне лошадей... я ее догоню... мне до нее и ей до меня крайняя надобность.

- Сейчас лошади будут! - отвечал самонадеянно Петр Григорьевич и, в одной рубахе, босиком, пошел на улицу.

Бакланов остался в тоскливом и нетерпеливом ожидании.

- Где лошади-то!.. Нету лошадей-то! - бормотала между тем старуха.

- Вы что тут делали? - спросил ее Бакланов.

- Сказки барину-то рассказывала... охотник... очень уж любит это! - отвечала старуха.

"Вот, чорт, чем занимается!" - подумал Бакланов.

Петр Григорьевич возвратился что-то не с веселым лицом.

- Говорят, лошади не съезжены, не пойдут! - проговорил он.

- О, вздор! у меня пойдут! - проговорил Бакланов и, видя, что надеяться больше на распорядительность добродушного старца нечего, сам пошел. На дворе стояли старик-староста, молодой сын его, сельский даже староста и ямщик, приехавший с Баклановым. Все они в каком-то раздумье рассуждали.

- Пустяки, братцы, у меня пойдут; я вам заплачу за это! говорил Бакланов.