Взбаламученное море

Войдя во двор королевского замка, он таинственно посадил их в каких-то сенях. Тут уже сидели полная дама с двумя девицами и толстый господин, должно быть, русский купец с бородой, в пальто, непривычно на нем сидевшем, и мрачно склонивший голову. Полная дама бранилась с дочрьми.

- Ты глупа, что не надела коричневой шляпки! - говорила она.

- И не надену! - отвечала дочь.

- И я не надену! - подхватила и другая.

- Дуры! - сказала им на это мать.

Все это, разумеется, было говорено по-немецки и самым скромным образом.

- Сейчас, как выйдут, так и мы войдем! - сказал таинственно и лукаво немец.

Купец при этом приподнял на него лицо и почесал у себя за ухом.

Наконец двери отворились, и из них стала выходить толпа.

Немец, почти с азартом, схватил Бакланова и Софи за руку и втолкнул их в дверь, а потом сделал им, в знак поздравления, ручкой.

Тем их уже встретил сам господин профессор, с почтенною физиономией, в очках и ермолке. Купец и дама с дочерью тоже вошли вслед за ними.

Профессор ввел их в первую, с статуэтками, комнату и, закрыв как бы от удовольствия глаза, начал им рассказывать.

- У нас это в каждом магазине есть, - сказала Софи.

- Да, - отвечал Бакланов, - но это древность!

В одной из следующих комнат, с шпагами и орденами, Софи уже села.

Но зато внимательно и как-то злобно рассматривал все купец.

Дочери полной дамы тоже восхищались разными поддельными и настоящими брилльянтами.

В следующих затем комнатах и Бакланов зевнул, и больше уж стал обращать внимание на изображения королей саксонских, смутно соображая, как это они их этаких диких рыцарей делались все больше и больше образованными принцами.

С купца пот градом катился; но он, как человек привычный ко всякому черному делу, продолжал смотреть и слушать.

- Ух! - сказал наконец Бакланов, когда их выпустили из "Грюнес Гевельбе".

- Голова заболела, - подтвердила и Софи.

С одной только дамой немецкою ничего не случилось, может быть, потому, что она прошла, решительно ни на что не смотря.

- Угодно в галлерею? - произнес было провожатый Бакланову и Софи.

Те переглянулись между собой.

- Нет, мы бы поесть хотели, - сказали они.

- О, да! - произнес немец и вежливо повел их из дворца.

Выйдя на площадь, он приостановился и принял несколько театральную позу.

- Мост! - начал он, показывая в смом деле на мост: - был разрушен французами... император русский восстановил его... Приятно вам это слышать?

- Да, - отвечал Бакланов.

- Терраса! - продолжал провожатый докторальным тоном, ведя наших путников на известную Брюлевскую террасу.

- Здесь очень мило! - сказал Бакланов.

Внизу, перед самыми почти их глазами, не очень шумно, да и не совсем мертво, катилась Эльба. По ней приплывали и отплывали веселые на вид и с веселым народом пароходы. Впереди, на другом берегу, раскидывался старый город, весь перемешанный с зеленью.

Софи села и спросила себе кофе.

Бакланов сел около нее.

Проводник с серьезным видом начал толковать им:

- Все это министр и любимец Августа, курфюрста саксонского, Брюль сделал!.. Это его место и дворец.

- Брюль? - переспросил Бакланов.

- Да, - отвечал немец: - но слава наша на земле - дым: он умер, и потомок его таким же ремеслом занимается, как и я...

Подкрепившись кофеем и освежившись воздухом, путники наши объявили о своем желании итти в картинную галлерею.

Немец гордо пошел вперед.

Бакланов повел Софи под руку. За границей они новою какою-то любовью стали жить, точно снова ее начинали.

- Софи! - шептал потихоньку, но с восторгом, Бакланов: - ведь мы будем видеть Сикстинскую Мадонну, пойми ты это!

- Да, - отвечала она.

- Софи, смотри: это Гвидо Рено настоящий! - начал он восклицать с первого же шагу.

Купец тут же похаживал своею здоровою походкой и на все, не столько со вниманием, сколько со злобою посматривал.

- Каков Караччи-то, каков? - кричал на всю залу Бакланов. Отойди вот туда, сядь вот тут! - говорил он, отводя и сажая Софи на диванчик: - смотри, видишь эту перспективу капеллы и спину этой молящейся женщины?

- Вижу, - говорила Софи.

Румянец снова начинал пропадать у нее на щечках, и появлялась бледность утомления.

- Пойдем, я хочу поскорее Мадонну видеть! - сказала она.

- Ах, душа моя, нет! - сказал было сначала Бакланов, но, впрочем, пошел.

- Это вот Рембрандт, это Джулио Романо, это Клод Лоррен; наперед вижу и знаю, не подходя.

Софи заглянула на надпись.

- Нет, это Тициан подписано! - сказала она.

- Да, ну, они схожи в манере, - произнес Бакланов, и они вошли к Мадонне.

В первое мгновение Софи и Бакланов взглянули на картину, а потом друг на друга.

- А! - произнес он, увлекая и сажая Софи на диван. - А! повторил он. - Тебя что больше всего поразило?.. - прибавил он почти шопотом.

- Младенец, я уж и не знаю, что это такое! - отвечала Софи.

- А, младенец! - повторил Бакланов по-прежнему тихо: - да ты видишь ли, что это будущий аскет, реформатор?

- Божеский какой-то огонь в глазах.

- А ты видишь эти волоски сбившиеся... это они ведь на облаках плывут... это ветер их немножко раздул, - продолжал Бакланов.

- А вот она-то хороша!

- Она плывет... идет... она мать... она уничтожена, чувствует Бога на руках...