Взбаламученное море

На лице Евпраксии при этом ничего не выразилось, как бы говорилось о совершенно постороннем для нее предмете, но старуха Сабакеева, прислушавшись к их разговору, произнесла:

- Я своего тоже не баловала, да немного толку-то вышло!

Евпраксия посмотрела на мать.

- Валерьян, maman, еще ничего дурного не сделал! - сказала она каким-то твердым голосом.

- Что же он хорошего-то сделал? - перебила ее резко старуха.

- Валерьян Арсеньич был втянут общим потоком, - вмешался Варегин.

- Еще бы! - подхватила Евпраксия: - люди постарше и поопытнее его в жизни Бог знает на какие глупости решались.

При этом Бакланов пошевелился в своем кресле.

- Скажите, пожалуйста! - начал он, чтобы замять этот разговор и обращаясь к Варегину: - вы совсем уж оставили посредничество?

- Думаю!.. Делать становиться нечего.

- Везде, значит, теперь тихо, везде порядок установился?

- Почти!.. Только вот, помните, в том именьи где я усмирял у этой госпожи, все не слушаются старика отца ее. Я по этому случаю, ехавши сюда, заехал к нему, оказывается он умер, и представьте себе: на столе-то лежит румяный и белый, как живой.

- А мне так, - опять поспешно перебил приятеля Бакланов: - из деревни пишут, что один сосед мой и немножко родственник, Дедовхин... так тот от досады помер, что, кому ни пожалуется на посредника, никто просьбы от него не принимает!

- Да, сильно старики подбираются! "Последние тучки рассеянной бури"! - заключил Варегин.

В продолжение всего этого разговора Евпраксия и старуха Сабакеева заметно к чему-то прислушивались. Наконец раздался звонок.

- Вот, кажется, и он! - подхватила первая.

Старуха встревоженно посмотрела на нее.

Вошел знакомый нам правовед Юрасов, в настоящее время обер-прокурор и член разных комиссий.

Евпраксия с пылающим лицом пожала ему руку и просила садиться около себя.

Старуха тоже смотрела на него, как-то моргая носом.

Гость, в свою очередь, хоть и улыбался, но заметно был не совсем в покойном состоянии.

- Ну что? Решили? - спросила старуха.

Голова ее при этом дрожала.

- То есть проект решения написан, - отвечал уклончиво Юрасов.

- В каторгу? - спросила старуха.

- Да.

- На долго ли?

- Вероятно, смягчат еще, а теперь на двенадцать лет.

Старуха, тяжело дыша, уставила глаза на образ.

Евпраксия употребила все силы, чтобы совладать с собой; но слезы уже ручьями текли по ее лицу.

- Скажите: не струсил ли он? не трусит по крайней мере? спросила старуха.

- О, нет, напротив, - отвечал Юрасов: - он встречал все совершенно спокойно и на все, кажется, уж приготовился.

- А что же эта госпожа? - спросила Евпраксия, и по лицу ее пробежала презрительная улыбка.

- Mademoiselle Базелейн? - спросил Юрасов.

- Да!

- Судится тоже.

- За что же вы ее-то судите? - вмешался в разговор Варегин.

- По связи и знакомству ее с разными господами, да еще за дневник.

- За дневник?

- Да!

- Что же она пишет в дневнике?

Юрасов, кажется, несколько затруднялся отвечать на этот вопрос.

- Пишет... - начал он с расстановкой и довольно тихо: - что, во-первых, она в Бога не верует, что, когда родители посылали ее в церковь, так она презрение к себе чувствовала...

- Мерзкая! - произнесла Евпраксия.

- Потом говорит, что раз, встретя одного студента, она спросила у него: есть ли у него диван и подушка, и что она придет заниматься к нему; и приходила... Можете судить, какая безнравственность!

- Нисколько, ни капли нет той безнравственности, которую вы понимаете, - перебил его опять Варегин.

- Ни капли?

- Нисколько! Тут безнравственно совершенно другое: безнравственна ложь, желание порисоваться. Я убежден, что она, при малейшей зубной боли, усерднейшим образом молится Богу, что ни к какому студенту и не ходила, а все это солгала на себя из служения модной идейке, как из тех же побудительных причин лжем все мы...

- Все? - спросил правовед.

- Все! - отвечал резко Варегин. - У меня есть приятель в Москве, кротчайшее существо, всю жизнь сидит около своей любовницы и слушает у себя соловьев в саду, а говорит: "давайте крови!". Какой-нибудь господин, палец о палец не умеющий ударить и только дышащий тем, что ему по девяти рублей с души будут выбивать с его бывших крестьян оброку, и тот уверяет: "надо все сломать". Чиновник, целое утро, каналья, подличавший перед начальством, вечером придет в гости и засыплет сейчас фразами о том, что "авторитетов нет и не должно быть".

На этих словах старуха Сабакеева, кажется, и не слышавшая, что около нее говорилось, снова обратилась к Юрасову:

- А что, мне можно будет за сыном ехать?

- Вероятно! - отвечал тот.

Она нахмурилась, подумала что-то, встала и пошла. Евпраксия последовала за ней.

- Где ж корень всему этому злу? - воскликнул Бакланов по уходе жены и тещи.

- Да, я думаю, всего ближе в нравственном гнете, который мы пережили, и нашем шатком образовании, которое в одних только декорациях состоит, - так, что-то такое плавает сверху напоказ! И для меня решительно никакой нет разницы между Ванюшею в "Бригадире", который, желая корчить из себя француза, беспрестанно говорит: "helas, c'est affreux!", и нынешним каким-нибудь господином, болтающим о революции...