Взбаламученное море

Платон Степанович вскочил на ноги и, повернувшись лицом к публике раскрасневшеюся и потерявшеюся физиономией и беспрестанно повертывая голову точно за разлетавшимися птицами, стал глядеть на раек, на ложи, на кресла, а потом, как будто бы кто-то его кольнул в зад, опять обернулся к сцене. Там Бакланов, перескочив через барьер, отделяющий музыкантов, лез на возвышение к капельмейстеру и что-то такое протягивал в руке к сцене. Бенефициантка в это время раскланивалась перед публикой.

- Это дар наш! примите его в уважение вашего высокого дарования! - проговорил студент.

Бенефициантка приняла, поблагодарила с грациозною улыбкой его и публику и подаренную ей вещь надела на голову. Это был золотой венок, блеснувший небольшими, но настоящими бриллиантами.

- Браво!.. браво!.. bis... - ревели в публике.

Платон Степанович махнул рукой и пошел из театра. К нему подошел суб-инспектор.

- Что прикажете делать-с?

- А что хотите! вы умней меня, - отвечал старик с досадой и ушел.

Суб-инспектор нашел возможным остаться только с распущенными руками и с потупленною головой. В публике между тем неистовство росло: когда занавес упал, к студентам пристала прочая молодежь, и они по крайней мере с полчаса кричали: "Санковскую! Санковскую!.. браво!.. чудо!.."

К этим фразам иногда добавлялась и такая:

- Долой Андреянову, давай нам Санковскую!

По окончании спектакля, в Британии все больше и больше набиралось студентов.

- Каковы канальи! как занавес-то долго не поднимали, когда вызывать ее начали! - говорили одни.

- Раз семь вызывали? - спрашивали с величайшим любопытством не бывшие в театре.

- Восемь! - отвечали им.

- Финкеля в часть взяли!.. с квартальным схватился... стучал уж очень палкой, - сообщил спокойно Бирхман.

- Спасать его! пойдемте спасать! - раздалось несколько голосов.

- Ну его к чорту!.. откупится! - возразили более благоразумные.

Вошел Бакланов.

- А, Бакланов!.. молодец!.. молодец!.. - закричали ему со всех сторон.

- Знай наших! - произнес он самодовльно и, как человек, совершивший немаловажное дело, сел на диван и поспешил вздохнуть посвободнее.

6

Тайная причина горя

Неустанно летит бог времени, пожрал он Водолея, Рыб, Овна, Тельца; с крыльев его слетели уже зефиры, Флора стала убирать деревья и поля зеленью и цветами.

В круглой, с колоннами и темноватой зале старого университета совершалось таинство экзаменования. К четырем, довольно далеко расставленным один от другого столикам, студенты, по большей части с заискивающими лицами, подходили, что-то такое говорили, размахивали руками, на что профессора или утвердительно качали головой, или отрицательно поматывали ею вправо и влево. Студенты при этом краснели в лице и делали какие-то глупые глаза.

Бакланова вызвали почти из первых. Ответив довольно хорошо, он даже не поинтересовался посмотреть, много ли ему поставили, а молча, с серьезным видом, отошел от стола. Он знал, что один и два лишних балла ничего для него не сделают.

- Подождешь меня? - спросил Венявин, почти тотчас же после него следовавшей по списку.

- Нет, - отвечал угрюмо Бакланов. - Найми лошадей, мы сегодня вечером выйдем.

- Хорошо, - проговорил тот, привыкший безусловно во всем повиноваться приятелю.

Когда Бакланов возвратился домой, у пани Фальковской был уже накрыт стол. Александр молча сел за свой прибор и ничего почти не ел.

- Что, вы кончили? - спросила Казимира, не спускавшая с него глаз.

- Все, совсем... Сегодня последний экзамен был, - отвечал Бакланов и вздохнул.

После обеда он не уходил к себе в комнату и, как показалось Казимире, хотел поговорить с ней откровенно. Сердце ее невольно замерло.

- Вот вы теперь вступаете в жизнь, - начала она, впрочем, сама.

- Да, пора уж! А то так безумно провести, как я провел эти десять лет... - начал Бакланов.

Казимира посмотрела на него с удивлением.

- В гимназии решительно ничего не делал и не знал. Что и дома-то французскому языку выучили, и то забыл. В университете тоже... все это больше каким-то туманом осталось в моей голове.

- Но отчего же вы так умны? - перебила его Казимира.

- Умен! - повторил Бакланов, несколько сконфузясь, но и не без удовольствия: - я не знаю, умен ли я или нет, но я вам говорю факты. На первом курсе я занят был этою глупою любовью к кокетке-девчонке!..

Казимире это приятно было слышать.

- Потом, с горя от неудачи в этой любви, на втором и третьем курсах пьянствовал, и наконец этот год, - заключил он: - глупей ничего уж и вообразить себе нельзя: клакером был!

- Да, - подтвердила на это Казимира: - впрочем, что же ведь? Не вы одни: все так! - прибавила она.

- Нет, не все! - воскликнул Бакланов: - вот Проскриптского видели вы у меня?

Казимира с гримасой покачала головой.

- Нечего гримаски-то делать. Он идет, куда следует; знает до пяти языков; пропасть научных сведений имеет, а отчего? Оттого, что семинарист: его и дома, может-быть, и в ихней там семинарии в дугу гнули, характер по крайней мере в человеке выработали и трудиться приучили.

На все это Казимира отрицательно усмехнулась: по ее мнению, Александр и характеру больше имел и ученей всех был.