Взбаламученное море

- Чаю, Еремеевна, чаю! - говорила Аполлинария Матвеевна.

- Сию минуточку, сию! - говорила старуха, и действительно, вслед же за сим, под ее надзором, молодая и краснощекая, как маков цвет, горничная, взглядывая исподлобья на молодого барина, притащила на балкон самовар и поставила на нарочно приготовленный для него столик. Самовар шипел, горячился, как будто бы своею искусственною жизнью хотел перещеголять окружавшую его со всех сторон настоящую, живую жизнь, в которой и пчелы жужжали в растущем около балкона чертополохе, и воробьи чирикали, рассевшись огромною кучей по палочкам в горохе, наконец из куртин с цветами и из травы на лугу слышались те мириады звуков, которыми дышит весенняя природа. Александр всем этим бесконечно наслаждаться.

Еремеевна, притащив сдобных булок и густейших сливок, разлила чай и подала сначала барчуку, а потом Аполлинарии Матвеевне.

- Ай, нет! Мне квасу бы наперед, - сказала та, и в самом деле отдернула сначала два стакана квасу, а потом сейчас же принялась пить чай со сливками.

- Все уже ты свои ученья кончил, милый друг? - спросила она как-то робко сына.

- Все-с.

- Вон нынче какие по этому почтмейстерству места славные.

- Чем же это?

- Да вон Клементия Гаврилыча Хляева, знаешь, чай?.. Самый пустой был дворянинишка... Через какого-то тоже благодетеля в Петербурге получил это место, и так теперь грабит, что и Господи! Прежде брали по две копейки с рубля, а он наложил по четыре... Что слез в народе, а ему хорошо.

- Канальям везде хорошо! - сказал Александр, невольно улыбаясь наивному объяснению матери.

- Вот бы тебе такое место, право!.. Хоть бы через братца, что ли!.. Написал бы ему и попросил, - прибавила она, и не подозревая, что такое говорит.

Александр посмотрел на нее строго.

- А вы считаете меня на это способным? - сказал он.

- Не знаю я... - отвечала тетеха.

Александр вздохнул и сошел с балкона. Тут он как-то особенно свистнул, и к нему, перескочив огромнейший тын, явился его Пегас.

- Пойдем... пойдем! - говорил Александр.

Собака визжала от удовольствия. Войдя в аллею, он остановился с ней перед одним деревом.

- Что это, птичка? - говорил он ей, указывая на сидевшую на самой вершине птицу.

Собака вытянула голову.

- Пиль! - крикнул Александр.

Собака привскочила и полаяла.

Александр схватил ее за морду и начал целовать.

Заглушив в себе мечты честолюбия, он хотел невинными радостями быть счастлив. Через небольшую калиточку он вышел из сада в поле. Грудь его свободно вдыхала свежий воздух; под горой, как озеро, разливался омут реки, на конце которого стояла живописно окрашенная вечерним освещением мельница.

Бакланов глядел на все это и не мог наглядеться, а потом, в приятном раздумье, повернувшись и весело взмахнув головой, пошел домой. Аполлинарию Матвеевну он застал еще на балконе. Ей, стоя внизу на траве, о чем-то, должно быть, докладывал дворовой человек. Александр, прищурившись, стал в него всматриваться и узнал в нем нашего старого знакомого, мрачного лакея. Семен ему вежливо, хоть и издали, поклонился.

- Здравствуй! - отвечал Бакланов и сел на балкон.

Семен продолжал докладывать.

- Навоз теперь вывозили-с.

- Вывозили! - повторила за ним Аполлинария Матвеевна.

- Теперь, значит, Косулинских послать можно - начать косить, а дворовым велеть копань поднимать.

- Копань поднимать, - повторила опять Аполлинария Матвеевна.

Александру показалось очень уж скучно это слушать. Он вышел в залу. Там трехаршинный гайдук покойного Бакланова накрывал на стол, сильно нагибаясь своим длинным телом, когда ставил тарелки и расставлял солонки.

- Здравствуй, Петруша! - сказал ему приветливо Бакланов.

Саженный Петруша подошел и поцеловал у него руку.

- Я ружье тебе в подарок, - отличное! - проговорил Александр.

- Благодарим, батюшка, покорно! - сказал Петруша, и лицо его сильно просветлело. - Дичи как-то нынче совсем очень мало стало, прибавил он, пожимая плечами.

- Найдем! - подхватил барин.

Петруша, летая как метеор, стал накрывать на стол, а через минуту все было готово. Александр и Аполлинария Матвеевна сели. Довольно занимательно было видеть вместе мать и сына. Один - столичный франт, в легоньком пальто, с вьющимися, как у художника, волосами, с благородною, как бы несколько шиллеровскою физиономией, другая расплывшаяся квашня, с красно-багровым и ничего не выражающим, кроме физического пресыщения, лицом. Одета Аполлинария Матвеевна на этот раз была в роскошный капот и в вышитую на подоле юбку, довольно плотно облегавшую ее круглый живот. Живот этот Александр никогда не мог видеть равнодушно.

- А что, Софи Леневу давно ли вы видели? - спросил он.

- Давно... продали они здешнее именье-то... сестру посадили в сумасшедший дом, а сами уехали... Нехорошо, говорят, живут-то, все ругаются... промотались, говорят, совершенно... Он-то старый этакий, а она-то франтиха да щеголиха.

Бакланов вздохнул. Он много рассчитывал на свидание с Софи.

- Надежда-то Павловна, ну-ка, Саша, померла: тосковала по дочери; та-то ее не взяла, и кончила жизнь. Нынче детушки-то, жди от них благодарности: ты им все делай, а они ничего!