Взбаламученное море

Въехав в перелесок и подъезжая к одному из овражков, Александр стал попридерживать своего довольно сердитого коня. Тот от этого еще больше и красивее стал раскидывать свои передние ноги. Когда надобно было подниматься из оврага, Александр вдруг опустил поводья, нагнулся над седлом и, крикнув, выхваил свой охотничьий нож и понесся марш-марш! Потом вдруг опять останавливал лошадь сразу и снова несся. В эти минуты он воображал себя черкесом - доказательство, что еще был молод душою.

Дмитровка - жилище Ионы Мокеича - находилось в сельце, состоящем из нескольких домов бедных дворян. Его же собственно усадьба отделялась от прочих высоким тыном и отличалась довольно большим садом, в котором прятался хоть и низенький, но довольно широкий дом, и оттого несколько таинственною наружностью как бы говорил, что он заключает в себе хоть и старого, но великого грешника.

Иона Мокеич увидал Александра еще из окна.

- А, солнышко, красное! - сказал он, отворяя ему двери.

Сам он был одет в каких-то турецких шароварах, в туфлях и ермолке.

Александр был в первый еще раз у него в доме.

- Это вот моя гостиная, а это моя пустынническая спальня, говорил Иона, вводя гостя в свое довольно уютное помещение. - А там, продолжал он совершенно тем же тоном, показывая на заднюю половину дома: - там мой сераль.

- Сколько же жен у вас? - спросил Александр.

- Три всего... по состоянию, братец!.. Что делать, больше не могу, - отвечал Иона, пожимая плечами.

- Это что такое! - продолжал Александр, останавливаясь перед довольно большою, масляными красками написанною картиной, изображающей нагую женщину.

- Подарение твоего отца! - отвечал Иона Мокеич. - Этакого, говорит, сраму нигде, как у Ионы, в комнатах и держать нельзя! Но это, брат, что! А вот где штука-то! - прибавил он и, взяв Александра за руку, ввел в спальню и там показал ему уже закрытую занавеской картину.

Александр сейчас же отвернулся.

- Что за мерзость! - произнес он: - хоть бы вы рисовать-то велели получше, покрасивее, а то чудовища какие-то!

- По состоянию! - отвечал и на это Иона: - но что тут, друг сердечный, рисованье! - продолжал он: - одно только напоминание, а там уж, как это по-вашему, по-ученому сказать, добавлять надо своими фантазериями!

- А что ж мы на поседки едем? - спросил Александр.

- Непременно. Марфуша! - крикнул Иона Мокеич, приотворив маленькую дверь в соседнюю комнату: - дай-ка нам наливочки!

- Что! к чему это? после обеда!

- Наливки-то? Да ведь ее всегда можно; это не водка, - успокоил его Иона Мокеич.

Марфа, лет двадцати девка, с толстыми губами и грудями, принесла на подносе бутылку наливки и две рюмки, и все это поставила на стол.

- Честь имею рекомендовать; это главная моя султанша! объяснил о ней Иона Мокеич.

Марфа при этом хоть бы бровью повела. Она, видно, совершенно привыкла к подобной рекомендации и с таким же лицом, с каким пришла, с таким и ушла.

- Какая женщина, у! - дополнил о ней еще Иона Мокеич.

- Вероятно! - подтвердил Александр.

- У!.. - повторил Иона и заставил Александра выпить рюмку наливки.

Тот выпил и чуть не выплюнул назад, говоря:

- Она совсем не подслащена!

- Совершенно! - подтвердил и Иона. - Сахар ведь искусственная вещь... букету уж при нем такого нет, а тут сама натура, как есть.

- Какой тут, чорт, букет.

- Нет, ты попробуй, выпей-ка еще одну, так и увидишь, что так надо.

Александр отнекивался было.

- Да полно, чтой-то, выпей!.. - произнес Иона, как бы несколько обидевшись.

Александр выпил и, в самом деле, не с таким отвращением.

- А что, мы скоро поедем на поседки? - сказал он.

В голове у него начинало пошумливать.

- Все надо, друг милый, по порядку, чинно, не торопясь, отвечал Иона Мокеич; сам он пил уже четвертую рюмку. - Гаврюха, Гаврюха! - подкликнул он, стуча в окно, проходившего мимо высокго мужика.

Тот вошел в комнату. Это был его собственный ткач Гаврила, сначала, по наружности, смотревший очень обыкновенным человеком.

- Во-первых, скажи ты мне, милый человек, - спросил его барин: - что, в Кузьмищеве начались поседки?

- Начались бы словно, - ответил тот довольно громко.

- Тсс!.. тише! - крикнул ему шопотом Иона Мокеич и отнесся к Александру: - не любить у меня этого моя главная-то барыня. "Дома, говорит, что хошь делай, - по чужим местам, по крайности, не срамись!"

- Ну, друг, милый, - обратился он снова к Гавриле: - вот тебе мои ключи драгоценные, поди ты потихоньку от Марфуши... я ее вызову сюда, будто одевать себя... возьми ты там в чулане четыре бутылочки наливки, пряничков, изюму, орешков; положи все это в корзиночку, поставь ты ее под беседку, в мою, знаешь, тележку, запряги ты мне ворона коня и выезжай к нам к крыльцу.

- Слушаю-с, - отвечал Гаврила, видимо с полною готовностью, и вышел.

- Бесценный насчет этого человек! хоть три ночи простоит, где уж скажешь, - не тронется! - объяснил и о нем Иона Мокеич, а затем вышел, позвал Марфу и сильно, как было слышно через перегородку, старался занять ее самыми разнообразными разговорами.

Через полчаса они уже сидели: Александр - верхом на своем коне, а Иона Мокеич и Гаврила - в тележке. Марфа провожала их на крыльцо.