Взлет и падение «Советского писателя»

Появилась Дара на даче Нагибиных морозным днем, а у них, как назло, испортилось отопление. Юрий Маркович пустил ее к себе под одеяло. «Дара спала со мной под одним одеялом, и я чувствовал ее трогательно костлявое тело». Умирала Дара тяжело, время пришло. Она лежала в каминной и стонала то «ой, ой, ой», то «ай, ай, ай». «Вчера вдруг Дару страшно скрючило, она стала задыхаться, вытянув шею и странно изогнув голову. Вызвали ветеринаршу. Она сказала: сердечное, усыплять не надо, сама умрет. Ночь была ужасной. Дара всё время кричала, звала Аллу. Когда Алла спускалась, кричала тише, порой замолкала. Просилась на воздух. Алла открывала дверь, и Дара втягивала в себя, вся содрогаясь, мерзлый воздух. Кузик истошно пищал запертый в каминной. Утром Дару повезли в Москву на такси». Борзая умерла по дороге в больницу, а Кузя вскоре пропал.

Потом появился Митя. «Случилось то два месяца назад, вскоре после исчезновения Кузика. Я сидел в кабинете, когда снизу раздался лай уличной собаки Ваксы, любимицы поселка. Сбежал вниз. Вакса явилась не одна, а в сопровождении крошечного черного сына. Полуторамесячный щеночек посмотрел на меня сонными медвежьими глазками и вдруг склонился в глубоком поклоне: попка кверху, правая лапка выставлена вперед и к ней косо посунута головка. У циркачей это называется «сделать комплимент». Я взял его, пушистого, теплого, и отнес в постель спавшей Аллы. Она проснулась, ахнула и тут же влюбилась в щенка. Я сказал ей, что Вакса привела его по объявлению: «Пропала маленькая черная собака. Нашедшему — вознаграждение». Вакса тут же получила миску борща и замечательную сахарную кость. Щенка общим семейным советом нарекли Митей. Вечером Алла вылавливала блох, резвящихся на его розовом голом брюшке. Спущенный на пол, Митя тут же сделал комплимент. Он то и дело всех приветствует и благодарит — на редкость любезный малыш. Старики его тоже приняли, мама горячее, Я.С. холоднее. Он — теоретик чувства и считает, что надо хранить верность Кузику. Мама, как и всегда, естественней, непосредственней. В общем, щенок пришелся ко двору. Атмосфера дома подобрела».

Прошло время, и Митя постарел. Нагибин взял щенка эрдельтерьера, которого нарекли Проней. Старый ревнивый Митька щенка не принял, постоянно бросался на него. Проня вел себя дружелюбно, большого пса совершенно не боялся. Юрий Маркович был в смятении, Митька каждый день помечал все углы в доме: «Мое», Нагибин пытался его наказывать, но всякий раз сдерживался в последний момент. Постепенно ситуация сгладилась. Проня стал любимцем Аллы. Они неизменно играли в одну и ту же игру. «У них была такая игра: Алиса чесала его длинными ногтями по крестцу от шеи к обрубку хвоста, он изгибался, задирал морду и часто-часто колотил левой лапой по полу. Потом она говорила, словно про себя: «Надо Проше бородку расчесать», — и он тут же, жалко ссутулившись и поджимая свой обрубок, убегал и с грохотом забивался под стол, чтобы минуты через две-три появиться опять с великой опаской, тогда все начиналось сначала».

Людей, в отличие от животных, Юрий Маркович, нужно признать, не жаловал. Это касалось и коллег по писательскому цеху и простого люда. Однажды летом он надел шорты, непривычные тогда для соотечественников. Реакция на них, естественно, была отрицательной. «Увидев меня от своей будки, вахтерша дома отдыха строителей заорала:

— Ишь срамотища! Старый мужик, а бесстыжий! Чего задницу заголил?

Надо сказать, что шорты у меня длинноваты. Сама же сидит в куцем сарафанчике, и страшная, необъятная грудь выпирает даже из подмышечных разрезов, а толстые вены просматриваются не только на икрах, но и на ляжках. Но считается, что она одета прилично. Правда, в добрые сталинские времена на Крымском побережье женщинам в сарафанах не позволяли даже в волейбол играть. На редкость чистое и целомудренное было время. Сейчас куда свободней, но до шортов мы еще не дошли. Крепко сидит татарщина в русской душе».

Непосредственное столкновение с представителями простого люда неизменно вызывало у аристократа оторопь. Вот он немного опрометчиво разрешил своей домработнице Маше отметить день рождения ее «новоявленного супруга Толика. Из военного городка пришли его однополчане, правда, в штатском, с Троицкой фабрики пришла родня Маши. Маша приоделась и выглядела, как помолодевшая Мерилин Монро». Гости напились, орали песни, крутили допотопный патефон, били жен и ругались. Насмотревшись на них, Нагибин сделал необычный вывод: «Почему-то считается, что скандалы и мордобитие омрачают праздник. Вранье, люди собираются лишь ради скандала и драки, не будь этого, они сидели бы дома. В бесчинстве — кульминация, суть и катарсис сборища. И это не только у простых людей, но и в «нашем круге». Разрядка задавленных страстей…» Потом Маша съехала с дачи, и Юрий Маркович подивился тому количеству скарба, который она смогла нажить у него в услужении.