Взлёт над пропастью. 1890-1917 годы.

Очевидно, реальность весьма отличалась от обещаний западной экономической теории. Достаточно сказать, что за железнодорожное строительство по либеральным рецептам государство расплачивалось все 1880 — 1890-е годы — списанные казной частные долги достигли почти 1,5 млрд рублей[277]. Эта гигантская сумма соизмерима с выкупными платежами крестьян за землю, полученную по реформе 1861 года: к началу XX столетия за неё было выплачено примерно столько же![278]

Неудивительно, что такие нерадостные результаты вызывали разочарование в обществе. И если в США расцветал либерализм, принявший форму социал-дарвинизма и проповедующий индивидуалистическую позицию, то в России 1880-х годов начались поиски совсем иных идеологических опор. В историографии укоренилось мнение, что отход от либеральных схем привёл к расцвету славянофильства, которое трансформировалось в устойчивый консерватизм. Эти взгляды приобрели в царствование Александра III полноценный государственный статус, определяя всю политическую практику. В литературе господствует образ «мужицкого царя», правящего под сенью идеологов-патриотов типа К.П. Победоносцева, В.П. Мещерского, М.Н. Каткова и И.С. Аксакова. Как писали в «Гражданине», «Русская партия — словно наш национальный сказочный богатырь, который, отсидев сиднем десятки лет, начал расти и крепнуть не по годам, а по дням…»[279]

.

В экономике национальные мотивы выразились в воспевании общины как самобытного явления, а также в поддержке «московского фабриканта, поволжского купца и дельного земца», лучше всех осознающих естественный путь России[280]. Примерка патриотических «одежд» — закономерная реакция на либеральный «прогресс» в космополитическом духе; при слабости капиталистических традиций это вполне естественный ход событий. Но могла ли экономическая программа славянофильствующих патриотов обслуживать модернизационные вызовы? В бюрократической элите той поры положительно отвечало на этот вопрос меньшинство. Большинство же считало, что кроме известной триады — православие, самодержавие, народность — у славянофилов, по существу, ничего нет, да и эти лозунги витают как бы в пустом пространстве[281]

. Подтверждая такую оценку, В.В. Мусин-Пушкин, служивший в канцелярии МВД, а затем товарищем директора Крестьянского банка, указывал на известную семью Самариных. Их славянофильство в молодом поколении выродилось в постоянную боязнь расплескать славу знаменитого Юрия Фёдоровича Самарина, умершего в 1876 году[282]. Подобной точки зрения придерживаются и современные исследователи, справедливо замечая, что для создателей красочных геополитических теорий проблемы реальной жизни «почти всегда оставались за рамками интереса». Консервация идей, обращённых в прошлое, мало годится для настоящего, для конкретной политической практики[283]

. В работах же, в которых авторы в выигрышном свете пытаются суммировать экономические воззрения славянофилов-патриотов, поражает изобилие общих фраз и ярких призывов при крайней бедности содержания[284]. Даже в серьёзных монографиях о русских националистах дореволюционного периода страницы, посвящённые их экономической программе, выглядят весьма бледно: там попросту не о чем говорить[285].