Взлёт над пропастью. 1890-1917 годы.

Подлинный расцвет немецкой исторической школы начинается после 1880 года, с кардинальных изменений политического курса Бисмарка. В этот период всемогущий канцлер окончательно разочаровался в либеральной доктрине, и немецкая государственная практика начинает ориентироваться на новоисторические идеи. После объединения Германии в 1870 году специалисты считают этот поворот своего рода «вторым основанием империи»[301]. В новых условиях Союз социальной политики из собрания интеллектуалов превращается в мозговой центр выработки правительственной политики. Высшее прусское чиновничество теперь за честь почитает состоять в правлении этой организации, многие охотно публикуются в издаваемых там научных сборниках. Кстати, за 37-летнее существование этот союз проделал колоссальный труд, воплотившийся в нескольких десятках томов исследований[302]. Энгельс не преувеличивал, когда говорил о катедер-социалистах как о созданной Бисмарком «собственной лейб-профессуре»

[303]. Заметим, эти интеллектуалы сильно раздражали крупный немецкий бизнес, объединённый в Центральном союзе германских предпринимателей. Там приходили в бешенство от высказываний типа «миллионов не наживают без того, чтобы не прикоснутся рукавом к стене каторжной тюрьмы»[304]; социальные пожертвования Круппа и Тиссена унижают человека, так как имеют вид милости[305]

и т. д. В ответ член рейхстага, барон-заводчик Штумм утверждал, что Шмоллер, Вагнер, Брентано отнюдь не проповедают христианский мир, а развивают в массах жадность, натравливают их на собственность и капитал; он требовал от правительства прикрыть им рот[306]. Однако лидеры новоисторической школы по-прежнему пользовались расположением кайзера Вильгельма II. Так, Шмоллер стал членом Прусского государственного совета, а в 1897 году занял пост ректора Берлинского университета, удостоился золотой медали как первый экономист Германии. Не меньшим авторитетом во власти пользовался и Вагнер[307]. Прусский министр финансов Микель в унисон с ними открыто рассуждал о введении некоторых ограничений права собственности

[308]. Министр просвещения Боссе с трибуны рейхстага призывал не забывать, что это научное направление возникло как протест против односторонности теоретической мысли; оно исходит из внимательного изучения практической жизни. Боссе говорил об интеллектуальном богатстве катедер-социализма, а потому разговоры о какой-то узкой монополии на профессорские кафедры в стране неправомерны[309].

В конце XIX — начале XX века взгляды новой исторической школы завоёвывают популярность далеко за пределами Германии, например в Японии, где также актуализируется социальная проблематика. Правящие круги страны ратуют за легитимацию патерналистской, интервенционистской экономической и социальной политики. Её сторонниками выступает целый ряд интеллектуалов и просвещённых чиновников, прошедших подготовку в ведущих университетах Германии. Например, эти круги были вдохновлены немецким правовым творчеством: юридические определения, вошедшие в текст японской конституции, в большинстве случаев представляют собой отредактированный перевод с немецкого[310]

. В 1896 году в стране была основана Ассоциация социальной политики — явный аналог немецкого Союза социальной политики. Объединившиеся в ней японские профессора и бюрократы ратовали за социальное законодательство, защищали усиление роли государства в экономике. Особенно выделялись на этом поприще Канаи Нобуру и Кувато Кумазо из Токийского университета — кузницы высшего чиновничества, — прямо именовавшие себя учениками Шмоллера[311]. А потому можно согласиться с мнением о японской элите той поры как об «энтузиастических имитаторах» германских наработок[312]. Немецкий социальный реформизм послужил важным катализатором бюрократического консерватизма эпохи Мэйдзи[313].