Взрыв

Гровсу легче стало разговаривать с Петраковым. Он не поверил в денежную заинтересованность профессора. В своей России этот человек, с именем, со званием, приличной должностью, разве был неимущим? А все же спросил... Разговор о деньгах — это уже не туполобое упрямство. Значит, Петраков допускает другие мысли, кроме тех, что связаны с наукой. Да еще в тяжкой для себя обстановке... Не означает ли это в конце концов, что можно и столковаться?

— Военные цели, господин Гровс, и продление жизни человека имеют противоположный характер.

— Ну и что? Как это говорится в вашей идеологии: единство противоположностей.

— Что вы, господин Гровс! На такие слова, как ваши, у нас бытует поговорка: не в ту степь.

Развеселился Гровс, пригласил сесть на жесткий, из тисовых жердей, диван.

— Широко известно, господин Гровс: все тайное рано или поздно становится явным. Зачем столько таинственности вокруг вашего научного Центра? Зачем купол и эти свинцовые ворота?

— Чтобы вы не убежали! — захохотал Гровс. — Позвольте напомнить вам кое-что. В ноябре 1968 года бельгийский порт Антверпен отправил небольшое судно «Шеерсберг». На борту было пятьсот шестьдесят контейнеров — не иголка, чтобы остались незамеченными. В контейнерах двести тонн урановой руды. Бельгийская монополия «Юнион миньер» продала руду, а западногерманская фирма «Асмара хеми АГ» купила. Груз должен был поступить в Геную. Миланская фирма САИКА была обязана из этого сырья сделать катализаторы для химической промышленности. Но, заметьте, из этого же сырья можно было изготовить кое-что для атомных бомб. Так вот, судно «Шеерсберг» до Генуи так и не дошло, судьба двухсот тонн урана неизвестна. Через несколько недель судно появилось, но уже под другим названием, под другим флагом и даже с другим экипажем. Сколько времени прошло? Но до сих пор все это — тайна. Все дело, конечно же, в уране. Где он? Как видите, тайное не стало явным.

— Станет.

— Ну и что? Пусть станет. А каков толк? Хотите, еще об одном большом секрете. Западногерманская фирма ОТРАГ выплатила в свое время восемьсот миллионов марок властям Заира в Африке и получила огромную территорию до двухтысячного года для испытания ракет. Строго секретно! Над этим полигоном даже был запрещен пролет каких-либо самолетов. Так вот, на этом полигоне испытывались многие боевые ракеты, в том числе те, что могли нести ядерные боеголовки. Великое нарушение, не правда ли? Ведь по международным правовым документам Западной Германии запрещалось создавать ракетное оружие. Дело приняло широкую огласку. Все тайное, как вы говорите, стало явным. Ну и что? А ничего! Секретность важна в самом начале. Чтоб не помешали, не остановили дело. — А потом... — Он размашисто махнул рукой. — С тем же полигоном. Пошумели, пошумели, на том и сели. А само дело приняло более широкий размах, причем почти открыто...

— Господин Гровс, вы рьяно защищаете наглость военных. Мне это непонятно.

— Вы думаете, я симпатизирую военным? Нисколько. Вот что нравится в них: реальный подход к жизни. В наше время лучше всего быть реалистом, как военные.

Гровс откинулся на спинку дивана, дотянулся рукой до азалии. Плотный лист был холодным, жестким. Как многое в жизни... Трудно с Петраковым. Соприкоснулся... А ведь обвинял Уоткинса и Жака в неумении работать. Докажи теперь, что ты, акционер, способнее: можешь то, что им непосильно... Придется говорить напрямую. Дотошный человек этот Петраков. Если заметит увертки, то откажется верить. А это может обернуться отказом работать, в конечном счете — неудачей со всем экспериментом.

Раздумывая, Гровс помрачнел, осунулся; нелегко давалось рискованное решение. Начал обтекаемо, не сводя глаз с Петракова:

— Время неожиданностей кончилось, господин Петраков. — Его блуждающий взгляд скользил от Ивана Андреевича к верхушкам китайских роз и азалий. — Неожиданностей в костюмах, в науке, в политике... Война зреет, господин Петраков. Ее планируют, готовят... Сейчас полагаться на неожиданность — значит отдавать себя во власть стихии.

— Вы хотите войны?! — отшатнулся Иван Андреевич.

«Может быть, Гровс издевается? Почему бы не потешиться перед пленником. Да ведь надо знать меру. Война... Это ли предмет для утешения своей прихоти?»

Гровс непроницаемым взглядом окинул Петракова:

— Лично мне война не нужна. Я — акционер. Мои деньги вот в этом деле. — Он обвел руками вокруг себя, и от соприкосновения закачалась длинная ветка фикуса. — Мой доход возможен только в случае успеха. А успех — это обеспечение человеку долголетия. Желательно в несколько раз по сравнению со средней продолжительностью жизни...

— Послушайте, господин Гровс! Все, о чем вы говорите, несовместимо.

Иван Андреевич удивленно, в упор рассматривал Гровса. Широко открытые глаза... Обычно это хорошо. Но у Гровса слишком открытые желто-зеленые глаза. Почему — слишком? Ни тени смущения — вот в чем дело. А говорит-то что!..