Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

Сто лет спустя население внутренних немецких колоний в Российской империи достигло полумиллиона. Примерные на­логоплательщики, немцы не смешивались со своими соседями, но те перенимали их язык, навыки и технологии, а иногда и верования. В некоторых немецких семьях дети вырастали дву­язычными; их вклад в русскую культуру был огромным и оста­ется недооцененным. Моравские братья построили Сарепту, переросшую в город, более известный как Царицын, Сталин­град и Волгоград. Эдуард Губер (1814—1947), родившийся в ма­ленькой колонии на Волге, первым перевел «Фауста» Гете на русский язык. Работая в Сарепте, Исаак Якоб Шмидт перевел Новый Завет на калмыцкий и монгольский языки (Benes 2004). Родившийся в Сарепте в семье полицейского-гернгутера Яков Гамель стал знаменитым путешественником и пионером фото­графии в России. Колонии обеспечивали работой российских интеллектуалов, включая самого Пушкина, который в начале 1820-х годов служил в администрации южных колоний.

Знакомство с другой жизнью внутри России оказало влияние на русских радикалов XIX века. Один из их лидеров, Николай Чернышевский, вырос в Саратове — столице немецких колоний на Волге. В гимназической юности его друзьями были Павел Бахметев, сын местного помещика, и Александр Клаус, сын не­мецкого органиста (Эйдельман 1965). Чернышевский был аре­стован, написал в тюрьме свой утопический роман «Что делать?» и был сослан в Якутию. Бахметев переселился в Новую Зеландию, чтобы основать там утопическую коммуну. Клаус стал главой администрации саратовских колоний, а в 1869 году написал книгу с провокационным названием «Наши колонии». Не менее радикальным способом, чем Чернышевский, Клаус сделал свой народ — немецких колонистов в России — примером для рус­ских крестьян. Клаус предлагал регулировать жизнь крестьян после отмены крепостного права по образцу общин немецких сектантов в Поволжье. Отрицая либеральную идею индивиду­альных прав, Клаус противопоставлял ей систему владения зем­лей у меннонитов и других сектантов. Прибыв в Россию, они получали землю в коллективное, а не индивидуальное владение. Они могли покинуть колонию, но не забрать свою долю в кол­лективной собственности. Поэтому из немецких колоний ухо­дили немногие, и уж точно намного реже, чем крестьяне, бежав­шие из своих общин после освобождения. Крупный российский чиновник, Клаус (1869) предлагал законодателю перенести эту структуру коллективной собственности с общин немецких сек­тантов-колонистов на российские земельные общины1. Его кни­га стала продолжением необычной традиции, в которой соци­альный утопизм XIX века соединялся с наследием радикальной Реформации XVI века. На деле этот меннонитский рецепт для России был недалек от революционного евангелия Чернышев­ского. Одноклассник Клауса, он предрекал грядущий скачок от русской общины прямо в социализм, опираясь на сильно пре­увеличенные особенности крестьянской общины, которые вос­принял по аналогии с лучше знакомыми ему общинами немец­ких сектантов. Россиян впечатляла уникальная жизнь этих

1 Карьера Александра Клауса (1829—1887) иллюстрирует центростре­мительный процесс переноса идей и людей из периферийных колоний в имперское управление. Окончивший саратовскую гимназию с чином кол­лежского регистратора (14-й класс), Клаус поступил в Саратовскую кон­тору по иностранным поселенцам, потом в Министерство государствен­ных имуществ и потом в Министерство путей сообщения. Он дослужился лишь до надворного советника (7-й класс), но в 1871 году в числе высших чиновников был награжден крупным земельным наделом, став помещи­ком (http://wolgadeutsche.net/lexikon/_Klaus.htm). 

внутренних колоний, и в них еще долго находили практический образец лучшей жизни. И Ленин, и Троцкий росли в таких коло­низованных землях, один среди немецких колоний на Волге, другой среди еврейских колоний в Украине.

В 1870-х годах имперское правительство нарушило давние обещания, начав призывать колонистов на воинскую службу и введя обязательное изучение русского языка в школах. В ответ многие общины — десятки тысяч сектантов — коллективно продали свои земли и эмигрировали в Северную Америку. Эт­нографические исследования показывают, что даже десятки лет спустя американские меннониты воспринимали своих эмигрировавших из России единоверцев как «русских» (Kloberdanz 1975).