За 27 дней. Он будет жить, если узнает, что кому-то не все равно

Я находилась в маленькой, тесной комнате, на узкой кровати с грубой простыней. «Больничная койка», – быстро догадалась я. Стены были выкрашены в оттенок белого, выцветший за все те годы, что пациенты поступали и выписывались. Вокруг кровати множество каких-то аппаратов издавали различные звуки, моя левая рука была загипсована, а из правой торчало множество трубок, и что-то сжимало грудь, отчего было трудно дышать.

В кресле рядом с койкой, ссутулившись, дремала мама, лохматая и совсем не похожая на эффектную леди с железной выдержкой, которую я знала. На диване у окна лежал папа, он выглядел таким же уставшим, как и мама, даже во сне.

Я попыталась пошевелить запястьем, чтобы дотронуться до маминой руки, но это оказалось даже тяжелее, чем открыть глаза.

Пришлось несколько секунд уговаривать мозг работать, прежде чем я смогла заговорить. Когда я наконец поняла, как превращать мысли в действия, и издала первый звук, мой голос был скрипучим, как заржавевшая дверь.

– М-м-мам…

Мама открыла глаза и в следующую же секунду вскочила с кресла, бросилась к моей койке и схватила меня за руку.

– Ох, слава богу, Хэдли, ты очнулась, – выдохнула она. – Ты спала несколько дней, я думала… Кеннет! Кеннет, просыпайся! – она наклонилась и хлопнула папу по бедру, потрясла за ногу. – Хэдли очнулась!

Папа резко сел и заморгал, прогоняя сон. Он взглянул на меня, и я увидела на его лице невероятное облегчение.

– Проснулась, – он вскочил и подошел ко мне. – Как же я рад видеть тебя с открытыми глазами, Хэдли.

Теперь я запуталась еще больше.

– Долго я спала? – медленно спросила я.

Папа вздохнул и мягко положил свою руку поверх моей.

– Уже четыре дня как.

– Милая… – мама мягко сжала мою руку. Я не стала говорить, что мне больно. Похоже, ее этот жест успокаивал. – Ты попала в аварию.

Память возвращалась по кусочкам. Авария. Меня сбила машина. Две, если быть точнее. И я… умерла. Смерть. Я говорила с ним. Это я помню отчетливо.

– Схожу за медсестрой, – тихо сказал папа и выскользнул из комнаты.

– Хэдли, солнце, – мама снова сжала мою руку, все еще глядя на меня с беспокойством. – Как ты себя чувствуешь?

– Я… не знаю, – честно ответила я.

Онемение потихоньку спадало, и тело стало наполняться тупой болью. Через секунду открылась дверь и вошел папа, а за ним – медсестра в фиолетовом медицинском костюме.

– Ты не представляешь, как я рада, что ты пришла в себя, – сказала медсестра, широко улыбаясь. – Ты здорово нас всех напугала.

– Простите, – смущенно ответила я.

Медсестра принялась проверять показатели на аппаратах, как птичка, порхая по палате, спрашивая, как я себя чувствую и больно ли мне, как меня зовут, кто президент США, в какую школу я хожу и в каком я классе.

Я знала ответы на все вопросы, но мне потребовалось время, чтобы их вспомнить. Голова будто была заполнена плотным, густым туманом, вероятно, из-за лекарств, которыми меня накачали.

– Ладно, пойду позову доктора Шермана, он сразу же к вам спустится, – сказала медсестра, поворачиваясь к маме и папе. – Как же он обрадуется, узнав, что Хэдли очнулась.

– Да, конечно, – кивнул папа.

Медсестра задумчиво нахмурилась.

– Может, стоит сказать тому мальчику, что она пришла в себя? Он столько времени здесь проводит, наверное, и сейчас где-нибудь в холле сидит.

Тому мальчику?

– Ой, – при каждом вдохе моя грудная клетка разрывалась от боли. – Арчер.

«Мои двадцать семь дней истекли. Сегодня вообще уже двадцать девятый. И мне не нужно сверяться с цифрами на запястье, чтобы знать это».

Где он? Мне нужно его увидеть, я должна его увидеть, я…

– Хэдли, ты должна успокоиться, – мягко сказала медсестра, снова сверяясь с аппаратами, к которым я была подключена, когда те начали бешено пищать. – Полегче, ладно? Если будешь на взводе, лучше тебе от этого не станет.

– Пойду отыщу Арчера, – папа направился к двери. – Подожди.

Медсестра снова пробормотала, что пойдет за врачом, и вышла из палаты вслед за папой. Мама стояла надо мной, пока я пыталась глубоко вдыхать через нос и выдыхать через рот. Попадающий в легкие воздух моментально обжигал их болью.

Прошла вечность, прежде чем дверь наконец открылась.

– Арчер!

Он стоял передо мной с большими воспаленными глазами, взлохмаченный, и выглядел неважно, но все же был жив и здоров.

Арчер жив.

Меня накрыло приятное чувство облегчения, при этом боль, излучаемая каждым сантиметром моего тела, никуда не ушла, но это того стоило.

– Все в порядке? С Викторией все хорошо? Умоляю, скажи, что ни с кем ничего не случилось, потому что я просто…

Арчер поднял руки, чтобы остановить мой бурный поток вопросов.

– Хэдли, стой. Выдохни на секунду, окей?

– Но я просто… – я вдохнула, сдерживая подступившие слезы. Один из аппаратов начал пищать интенсивнее по мере того, как учащалось биение моего сердца. – Хочу убедиться, что все в порядке.

– Ты только что пришла в себя после четырехдневной комы и спрашиваешь, в порядке ли остальные? – удивленно спросил Арчер.

– Микаэла, идем, – обратился папа к маме, положив руку на ее плечо. – Пусть пообщаются.