За девятое небо

Заяц закашлялся и с трудом открыл глаза: перед взором всё плыло, мир качался, словно отражение в воде. Князь находился в какой-то тёмной сырой подсобной хоромине, пропитанной запахом навоза. Мухома силился разглядеть стоящего перед ним витязя, но человека признать не мог: видимо, кто-то из воинов Бессмертного. Хорошо, что не навь.

– Чего пялишься? – рыкнул муж и, подхватив застонавшего от боли князя за шиворот, поволок к сеням. – Всё равно твоя дорога на плаху.

На плаху… Мухома не мог припомнить того, что с ним приключилось, – боль начисто стёрла память. Фросья, Ясна… На плаху… Слова застряли в горле комом, и свет промозглого утра ослепил – Мухома невольно зажмурился, чувствуя, как его выволокли на улицу.

Витязь, таща князя, бранился, Заяц пытался идти самостоятельно, но сил не хватало: грудь болела, ноги не держали, и ломота разливалась по костям. Но думы великого князя были не о себе – мысли о Фросье и дочери сводили с ума куда больше, чем предстоящая плаха.

Холодная земля, превратившаяся в месиво, хлюпала; со всех сторон слышались голоса, звон доспехов и ржание лошадей. Видимо, война закончилась, но отнюдь не победой. Последнее, что было в памяти – Тьма, почти потушившая огонь Хорохая, и полчища мёртвых, сметающих всё на своём пути…

Мухома почувствовал, как его подхватили под другую руку и поволокли по каким-то ступеням.

У князя наконец получилось открыть глаза и не зажмуриться от света: его тащили по деревянному настилу наспех сколоченного лобного места, сооружённого на площади разгромленного Долемира подле наполовину разрушенного великокняжеского терема. Толпа, явившаяся на казнь, походила на тёмное море, в водах которого было сложно что-либо разобрать.

Витязи Бессмертного дотащили Мухому к одной из трёх деревянных плах, что была свободной. Подле двух других уже стояли на коленях связанные пленники.

– Да что б тебя Мор побрал! – выругался один из витязей, волокущих Мухому, приваливая князя к плахе и заламывая ему руки. Но у Зайца не было сил сопротивляться, и воины ловко управились с кандалами.

– Лучше б и тебя Тенгри забрал, чем так, – прохрипели рядом, и Мухома нашёл в себе силы обернуться: великий хан Тевур, шатаясь, смотрел на Мухому одним глазом – второй заплыл в кровавом синяке. За Тевуром, положив голову на плаху, лежал Яромир. – Вон над Мулаком и Вороном, и этим Ратко смилостивился Отец Небесный…

– Зато быстро, – прохрипел Мухома, но хан не успел ответить: женский вопль прорезал холодный воздух, и князь, вздрогнув, посмотрел туда, откуда кричали. Одним Богам ведомо, как Мухома смог разглядеть среди толпы Фросью с Ясной: княгиня пыталась прорваться сквозь стражу вместе с Ярой, но мощные витязи не пускали женщин. Рядом с ними были чудом выживший Станислав и Гоенег с Белозёром.

– Глупые, – сипел рядом Тевур. – Если Кощей узнает их, не сносить им головы.

– Не говори так! – вздрогнул Заяц. – Неужели у Драгослава совсем нет сердца слабых убивать.

– Он не человек, – нахмурился Тевур.

– Верно, – проговорили рядом – голос был низким, тихим и бархатным, но отзывался в груди, будто раскаты грома. Мухома невольно замер.

Собравшиеся на казнь затихли.

– Верно, – повторили позади, и князь увидел грозную тень, возвышающуюся над ним. – Я не человек, смертный. Давно не человек.

Драгослав медленно пошёл вдоль плах, и его шаги отзывались гулким эхом.

– Я куда больше, чем человек, – говорил Кощей, и обогнув плахи, остановился напротив пленников. – Придёт время, и я стану Богом.

Заяц, увидев в руке Бессмертного отполированный до блеска топор, похолодел.

– Верно, это совсем конец, князь, – прочитал его мысли Драгослав и улыбнулся. – Я одержал победу.

Мухома Заяц молчал – князь не мог оторвать взгляда от заточенного лезвия, в котором, как ему казалось, отражалось серое небо. Зайцу даже не было дела до странной молодости и крепости Кощея, которого он представлял разложившимся трупом.

– Тогда чего же ты ждешь? – рыкнул Тевур, и Заяц испуганно посмотрел на хана, что с вызовом и гневом взирал на Бессмертного. Яромир, простонав, открыл глаза и тут же попытался подняться, но кандалы не позволили, и богатырь завалился обратно.

Толпа по-прежнему молчала. Витязи, окружившие лобное место, стояли стеной. Мертвецы стерегли живых позади, дабы никто не смог покинуть место казни, не посмотрев смерть предателей.

Фросья и Яра, замерев, схватились за руки и прижали к себе детей. Белозёр и Гоенег, переглянувшись, вновь устремили взоры на лобное место. Станислав, едва держась на ногах, молился Сварогу.

Драгослав пренебрежительно оглядел своих пленников.

– И правда, – пожал плечами царь. – К Мору речь и ритуалы, – усмехнулся Кощей и, перехватив топор, медленно двинулся вдоль плах. Дойдя до Яромира, Бессмертный кинул на него взор. – А ты ведь мог быть моей правой рукой, как и Лютослав. – Царь кивнул на стоящего во главе стражи богатыря. – Но от смерти не убежишь, смертный, – покачал головой Драгослав.

– Лучше умереть, чем жить, служа тебе, – процедил сквозь зубы Яромир, и Драгослав остановился. Повернул медленно голову, хмуро глядя на сварогина.