За колючкой – тайга

Яйцо эти показания подтвердил. Мазепа поклялся в показаниях обоих. Хотели допросить еще и Колоду и даже привели к Хозяину в кабинет, но тот прямо с порога упрекнул власть за то, что она, не давая возможности исправиться за постоянное воровство, опустилась до того, что решила повесить на него «мокруху», заявил, что намерен жаловаться в Европейский суд по защите прав человека в «Штрассбуре», после чего послал каждого из членов комиссии в неприличное место, заметив при этом, что не будет возражать, если к оставшимся четырнадцати годам ему добавят пятнадцать суток.

Умывшись, комиссия убыла. Если ее члены предполагали обнаружить в этом месте земного шара правду, или просто показания, то эти члены просто дети.

Он пришел, когда заканчивался август.

Когда на плац «дачи» опустился вертолет и привез в своем чреве Бедового. Вора, заметно поправившегося и посвежевшего, вывел конвой и водворил в барак.

И не успел смотрящий присесть на нары и рассказать Яше Колоде причины своей неожиданной «командировки», как шнырь Веретено, не отрывая взгляда от щели, открывающей обзор на плац, гортанно, с придыхом, закричал:

– Летуна ведут…

Барак замер, и Толян Бедовый, поморщившись, смахнул с лица маску горечи. Этого никто не заметил, и оценку такому необъяснимому жесту не дал. Еще бы… Барак чувствовал симпатию, которая парила от смотрящего в сторону Летуна, его жители знали, кто явился первопричиной постоянного наличия воды в карцере, и сейчас они готовы были смотреть, как произойдет немыслимая для «дачи» встреча. Встреча зэков с человеком, им равным, который провел в штрафном изоляторе девяносто дней. В девять раз дольше, чем предыдущий его обитатель, не попросивший пощады и там же умерший. И в одиннадцать раз дольше, чем тот, кто жив остался, но вымолил эту жизнь на коленях.

– Летун… Иди сюда, садись…

– Хлеб есть, Летун…

– А у меня яйцо в тумбочке завалялось.

– Чаю человеку, Веретено, быстро!..

– Братва, у кого спирт есть?

Он зашел в барак, когда перед глазами стояла Вика с сыном на руках. Ему хотелось плакать, и губы его, рассеченные и неправильно сросшиеся, дрожали. Кривые брови придавали лицу Литуновского глуповатый вид, но под ними застыл полный слез, глубокий и ясный взгляд.

И только когда он сел и скромные лучи света сползли с его лица и остались над головой, зэки замолчали. За лето они успели порядком подзабыть Летуна, но сейчас, когда он снова был перед ними, они замолчали. Брови – ерунда, губы… Что поделаешь, пусть неровные. Чуть окривел, и пахнет от него, как из помойной ямы… Но он же человек. И он не по своей воле не имел возможности помыть свое тело. Нет, не это заставило зэков онеметь.

Виски, затылок и отросшие пряди на лбу были грязно-белого цвета. Так выглядит состарившееся серебро. За три месяца нахождения в полной темноте зэк научился постоянно щуриться и быстро закрывать глаза рукой. Он стал седым. И сейчас вряд ли догадывался об этом. Зэки молчали, потому что никто не хотел быть первым, кто расскажет Летуну эту новость.

Сделал это Бедовый.

– Ну-ка, разошлись! – сказал он, продолжая сидеть на своем месте. – Иди сюда, Летун. Веретено, перенеси его матрас на эти нары.

«Эти нары» находились через нары, принадлежащие Колоде, и всем сразу стало ясно, кто в этом бараке третий.

– Воды, Веретено. Калган, таз. Синий, мыльно-пузырные принадлежности. И все это – очень быстро.

Когда Литуновский, осторожно придерживая бок, присел на новое место ночлега, Толян вынул из тумбочки зеркало, подышал на него, потер об одеяло и протянул арестанту.

В бараке стало еще тише.

Летун смотрел на себя долго. Зеркало чуть дрожало, он водил грязными пальцами по лицу, словно пытался определить, на сколько эти ощущения отличаются от тех, что были в изоляторе, при полной темноте.

Барак ждал брани, проклятий и разочарований, но все, что донеслось до слуха зэков, было:

– Постричься бы…

И закипел барак. Видя, что механизм работает и без его участия, Бедовый просто лежал на нарах и наблюдал, как обнаженный Летун, чуть покривившись на бок, моет себя тощей мочалкой, стирает трехмесячную грязь, и никак не может насладиться этим процессом. Рядом с напарником суетился Зебра, он покрикивал на Веретено с Синим, не угадывавшим, что нужно подавать в первую очередь, что во вторую, и на этом пятачке земли, окутанном колючей проволокой, Зебра был главным. Его никто не урезонивал, понимали люди, что напарник для зэка – дороже брата. От его здоровья и настроения зависит все, в том числе здоровье и настроение того, кто большую часть суток проводит с ним.

Зона. Как мало нужно, чтобы человек почувствовал себя счастливым хотя бы на минуту. В зоне все воспринимается иначе, любым звукам и словам придается иной, чем на воле, смысл.

– Убью-ю-юуу… – обещал в феврале, когда он пришел, красноярский ветер.

– Ха-ха-ха-ха!.. – гоготал пересмешник неподалеку от того места, где поднимался в воздух вертолет со следственной группой, когда он вернулся…

– Спи-и-и… – тянула для него ночная птаха, когда в бараке наступила ночь и закончился последний разговор.

Спи. И он делал вид, что спал.