За линией фронта

— Финны пришли вчера утром, — рассказывает она. — Заняли школы. Собак разместили в классах. Все коридоры заставили лыжами. Мины укладывали прямо на улице штабелями, как дрова. Буровихин все время проводит с комендантом: такие друзья — водой не разольешь. Мне поручил считать финнов. Да разве это можно? Как мошкара, вьются по всему Трубчевску. Сегодня с утра финны дважды выходили в бой. И дважды их колотили. Последний раз с правого берега не меньше тридцати раненых привезли… Ко мне на минуту забежал Буровихин и велел идти к вам. Сам он задерживается. Сказал: «Один узелок хочу развязать». Передать велел, что комендант и финский полковник ругаются так, что вот-вот подерутся. Полковник кричит: разведданные коменданта ни к черту не годятся, его подвели, комендант ответит за потери. Комендант же кричит, что финны не умеют воевать…

Приезжает капитан Новиков. Он, как всегда, подтянут.

— Разрешите обратиться, товарищ комиссар. Доставил полковой и два батальонных миномета. Три дня с Григорием Ивановичем по лесу бродили… Ну и старик? Снегу по колено, а он словно летом по дорожке шагает — не угонишься. Будто по своему родному дому ходит. Найдет какую-то ему одному известную примету — сломленную ветку или зарубку на дереве — и приказывает: «Копай!» Ни разу не ошибся. Оказывается, он разобрал минометы и рассовал части по лесу… Собрали их, смазали, даже опробовали и вот, — Новиков с гордостью показывает свое хозяйство. — К бою готовы, товарищ комиссар!

— Готовы? — переспрашиваю я. — А ну-ка два залпа по казармам в Трубчевске!

С воем летят первые партизанские мины через Десну. Трубчевск молчит.

Еще залп. В городе вспыхивает пожар. Густой дым поднимается над Трубчевском. Слышны беспорядочные одиночные выстрелы..

Спускаются сумерки. Над городом стоит зарево. Выстрелы смолкли. Тишина.

На рассвете, оставив Иванченко и Новикова в Бороденке, отправляюсь обратно в Слободу.

В Слободе меня дожидаются Бородавко, Пашкевич, Рева. Начинаю рассказывать им о бое с финнами, но Лаврентьич перебивает меня.

— Погоди, комиссар. Знаем. Читай, — и протягивает бумажку.

«Поздравляю с победой. Финны уходят из Трубчевска. Конференция открывается 18 декабря в поселке Нерусса.

Бондаренко».

— А теперь вот это читай.

Смотрю на лист бумаги, чувствую, как руки дрожат, но не в силах унять эту дрожь. Буквы прыгают перед глазами.

«Ваши действия Хрущевым одобрены. Все мероприятия, связанные с расширением и активизацией партизанской борьбы, проводите смелее. Давайте больше предложений. Желаю успеха.

С приветом Строкач».

Перечитываю еще и еще раз, словно хочу окончательно увериться, что это не сон и я правильно понял смысл радостной весточки с Большой земли.

«Ваши действия Хрущевым одобрены… Желаю успеха… Строкач…» Значит, стоим на верном пути…

Поднимаю глаза. На меня взволнованно смотрит Богатырь.

— Дождались, Александр!

*

Ранним утром, когда солнце еще не поднялось над горизонтом и все тонуло в предрассветной морозной мгле, мы с Богатырем и Пашкевичем подъезжали к дому Клавы — единственному уцелевшему дому на разоренном разъезде Нерусса. Сегодня здесь должна открыться партизанская конференция.

Нас встречает Паничев — член бюро Суземского райкома, и ведет в «зал заседаний». Небольшая комната, освещенная керосиновой лампой. Два стола, сдвинутых вместе. Неизвестный мне человек покрывает их бумагой и раскладывает тетради и карандаши против каждого стула.

— По всем правилам готовитесь, — улыбается Богатырь.

— А почему бы не так? Дороги занесены снегом. Кругом заставы. Прошу располагаться и чувствовать себя, как дома.

Приезжают Алексютин, Воронцов, Погорелов, Бондаренко.

— Поздравляю, товарищ Сабуров, с подкреплением! — здороваясь со мной, говорит Бондаренко.

— Подкреплением? Каким? — недоумеваю я.

— Вчера виделся с Боровиком, Погореловым, Воронцовым. Они решили остаться в Брянском лесу. Я не возражал… Может быть, вы против? — и Алексей Дмитриевич хитро и радостно улыбается.

— Нет, возражений у меня нет, — смеюсь я и крепко жму ему руку.

В избу входит Егорин и укрепляет на стене красное знамя. На нем золотом вышито: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» И голоса сразу смолкают. Все встают и молча смотрят на это родное, близкое, каждой складочкой знакомое знамя. Кажется, сюда, на этот глухой разъезд, затерянный среди снегов, партия прислала его, чтобы помочь нам и еще раз напомнить о долге перед Родиной, народом, армией.

Хлопает дверь. На пороге Боровик. Он быстро оглядывает комнату и на мгновение замирает, увидев красное знамя. Потом, ни с кем не поздоровавшись, быстро подходит к нему. Вытянувшись по-военному, он молчит, но, кажется, всем сердцем своим рапортует партии.

— Откуда знамя, Егорин? Откуда? — со всех сторон несутся вопросы.

Егорин улыбается.