За линией фронта

К вечеру в Суземку съезжаются колхозники окрестных сел. Среди них Григорий Иванович Кривенко. Он, как всегда, в распахнутом тулупе.

— Хорошо, командир! Хорошо! — говорит он, обнимая меня. — Теперь надо советскую власть закреплять в городе. Чтобы все, как полагается.

Договариваюсь с Егориным и Пашкевичем: они остаются в Суземке, организуют оборону силами своего отряда, мобилизуя население.

Вечер. Из Суземки медленно тянется вереница саней. В них оружие, боеприпасы, мука. Обоз перегоняет трофейная машина. Ее ведет Рева. Закинув назад голову, подставляя свое улыбающееся лицо морозному ветру, Павел поет чистым баритоном:

Широка страна моя родная.Много в ней лесов, полей и рек…

Сзади, над освобожденной Суземкой, гордо реет победное красное знамя.

*

На нашем горизонте появляется еще один подпольный районный комитет партии: ранним утром 31 декабря я выезжаю на встречу с представителем Брасовского райкома партии в село Игрицкое — полевое село, что лежит к востоку от Брянского леса.

Со мной едут Богатырь, Пашкевич и Рева. У каждого из них свои дела.

Рева направляется в село Вовны: где-то поблизости от него обнаружены под снегом тяжелые минометы, орудия, снаряды, и Павел мечтает использовать это богатство. Богатырь едет в Селечню проводить собрание. Пашкевича срочно вызвала Муся Гутарева в то же самое Игрицкое, где намечена наша встреча с брасовцами. Нам всем по пути, и мы выезжаем вместе.

Едем под видом важных фашистских чиновников. На нас новые щегольские полушубки, взятые в Суземке, в карманах удостоверения севской комендатуры, мы сидим в разукрашенных высоких санях, и Машка, как именинница, в парадной сбруе. Белая шерсть ее потемнела от пота, и только верх спины отливает тусклым серебром.

К полудню подъезжаем к Селечне.

Как неузнаваемо изменилось село!

Последний раз мы видели его всего лишь три дня назад. Тогда здесь была волость, волостной старшина, полиция. Вот так же, как сегодня, — в этих же санках, в этих же новых полушубках — мы впервые въехали в него. Тихи и пустынны были улицы. Редкие прохожие, завидев сани, старались незаметно скрыться в первую же калитку. Говорили с нами сухо, отделываясь одним словом «не знаю».

Вечером того же дня не стало волости, волостного старшины, полиции — и не узнать сегодня Селечню. Улица стала другой — шумной и людной. Группами по пять-десять человек, не озираясь, не оглядываясь, идут старики, женщины, молодежь. Слышится смех, веселый говор, шутки. Откуда-то издалека, очевидно, с другого конца села, доносится песня…

Равняемся с группой колхозников, шагающих по середине улицы.

— Куда путь держите? — спрашивает Рева.

Они внимательно вглядываются в нас.

— Да ведь это же наши! Партизаны! — радостно кричит белокурая курносая девушка.

Сразу же собирается толпа: здороваются, что-то спрашивают, благодарят.

Девушка садится к нам в сани и показывает дорогу к клубу. А там, у крыльца, уже десятки людей поджидают начала собрания и кто-то высоким девичьим голосом выводит:

Дан приказ: ему — на запад,Ей — в другую сторону…Уходили комсомольцыНа гражданскую войну…

Мы с Пашкевичем прощаемся с Богатырем и Ревой. Павел уезжает отсюда в село Вовны, Захар остается проводить собрание.

— Только поосторожнее, друзья, — напутствует нас Богатырь. — Как бы «бобики» вам новые полушубки не порвали.

(С легкой руки Павла кличка «бобик» крепко пристала к фашистскому полицейскому.)

— Какие там «бобики», — спокойно отвечает Пашкевич. — В Игрицком один староста. Да и тому под семьдесят…

После глухих лесных дорог такими необычными кажутся эти неоглядные полевые просторы. До самого края небес искрится снег под солнцем, и только где-то далеко-далеко позади синеет стена Брянского леса.

— Какая ширь! — задумчиво говорит Пашкевич. — А они хотят завоевать эту землю. Вот уж, поистине, безрассудство, тупость!

Скрипит снег под ногами. Остро пощипывает мороз. Фыркает Машка, вырывая вожжи из рук.

— Почему Гутарева вызвала меня в Игрицкое? — в который уже раз спрашивает Пашкевич. — Ведь она должна быть безотлучно в Севске. Что случилось?

Слепит глаза сияющий блеск залитых солнцем снежинок…

Наконец — Игрицкое.

По улице едем шагом. Улица безлюдна. Только впереди, у крыльца высокого дома, стоит группа мужчин.

— Неужели полиция?

— Не может быть, — уверенно отвечает Пашкевич. — Позавчера здесь было пусто. Да и Муся не вызвала бы сюда.

На всякий случай кладу поближе автомат.

Медленно проезжаем мимо крыльца. Теперь уже нет сомнений: «бобики». Среди них высокий рыжебородый старик.

— Стой! — раздается запоздалый пьяный окрик.

Делаем вид, будто не слышим, что приказ относится к нам.

— Стой! — снова повелительно несется вслед.

Останавливаю Машку. Полицейские по-прежнему стоят у крыльца.

— Приготовь документы, — шепчу Пашкевичу. — А ну, сюда! — приказываю я.

Полицейские, сгрудившись у крыльца, стоят молча. Даже никто не пошевелился, словно не о них идет речь.

Проходит долгая томительная минута. Как быть?

Поднимаюсь в санях и грозно кричу: