За линией фронта

На этом пока наша беседа кончается.

Поздно вечером Захар приводит группы Балясова и Тулупова. Начинается прием, и Капралов снова вскипает:

— К черту! Все брошу! Пусть райком командует!

Снова приходится Захару и секретарю резко одергивать его. Наконец, он успокаивается, подписывает приказы, заверяет, что ничего подобного не повторится.

Поздно ночью выхожу из землянки и сажусь около неугасимого огня. Рядом со мной пожилой партизан, очевидно, ведающий хозяйством у брасовцев.

— Конь у вас хорош, ничего не скажешь, — любуется он стоящей неподалеку Машкой. — Лес бы ему возить. Вот зазвенели бы тогда колоды в лесу.

Завязывается разговор. Оказывается, мой собеседник — потомственный лесоруб и страстный любитель лошадей.

Из командирской землянки доносится возбужденный разговор. Отчетливо слышны гневные окрики Капралова. Как будто идет спор о том, ехать или не ехать в села на заготовку продуктов.

Из землянки выходят люди.

— Сказано тебе: командир приказал не ехать, — доносится голос.

— А чем людей кормить будем?

— Отставить! — несется из землянки.

— Ваш командир всегда такой грозный? — спрашиваю собеседника.

Он медленно, скручивает козью ножку и закуривает от уголька.

— По-разному. Сегодня так, завтра этак… Вот была у меня кобыла до войны, — неожиданно начинает он. — Норовистая кобыла, что и говорить. Такой по всей округе днем с огнем не сыщешь. Бывало, едешь — все хорошо. Но чуть что не по ней — не так вожжи натянул, не так крикнул или, скажем, не по той дороге поехал, какая ей по сердцу сегодня, — стоп. Ни с места. Ноги расставит, хвост направо, морду налево — и конец. Одним словом — лукавит: может везти, а не везет. И тут ты ей хоть кол на голове теши — неупестуешь. Словом, деликатного воспитания была кобыла.

Старик сладко затягивается и продолжает:

— Вот еду я как-то по лесу, и что-то ей не по нутру пришлось. А что — невдомек мне. Только стала она и ноги врозь. Я давай ей ласковые слова говорить, кнутом стегать — ничего. Тут сосед, меня догоняет, на станцию торопится. А дорога, как на грех, узкая — никак не объедешь. Подходит сосед, смотрит, как я ее кнутом лупцую, и говорит: «Брось, Иван. Кобыла к твоему обращению привыкла. Дай-ка я попробую». Выломал хворостину — да как вытянет ею по заду. И что бы ты думал? Пошла! Да как пошла. Откуда только сила взялась.. Вот и люди такие же норовистые бывают, — улыбается старик. — Ты и так и этак — они ни с места. А новый человек придет, проберет разумным строгим словом — и порядок.

Утром ко мне приходят Капралов, Балясов, Тулупов, Богатырь.

— Всю ночь сидели, но кое-что сделали, — улыбается Захар.

Они действительно многое сделали: выработали новую структуру отряда, составили план регулярных стрельбищ и строевой подготовки, наметили ближайшие операции.

— Словом, скоро брасовцы пойдут в бой, — замечает Богатырь.

Отряд как будто прочно становится на ноги.

*

Наконец-то явился Буровихин!

Он все такой же — ровный, собранный, спокойный. Только внешность его чуть изменилась: на нем новый полушубок, мерлушковая шапка и добротные, выше колен бурки, отороченные желтой кожей.

— Подарок моего «друга», трубчевского коменданта, — улыбается он.

Входит Пашкевич.

— Радиограммы, Александр! — радостно говорит он. — Целая папка.

Нет, невозможно быть спокойным, невозможно думать о чем-то другом, когда получаешь эти вести с Большой земли.

Пашкевич протягивает первую радиограмму:

«Поздравляю взятием Суземки. Желаю боевых успехов.

Строкач».

Вторая радиограмма:

«Отряды Воронцова, Погорелова, Боровика и радиостанцию Хабло подчините лично себе. Шире развертывайте боевые действия».

Это ответ на сообщение о партизанской конференции в Неруссе. Значит, мы правильно решили. Значит, объединение действительно было необходимо…

Третья радиограмма требует усиления диверсий на дорогах.

— Надо немедленно же расширить группы подрывников в отрядах, — замечаю я.

— Мало взрывчатки, Александр, — жалуется Пашкевич. — Правда, Рева затевает выплавку тола из снарядов. Он обещает изобрести мину, которую нельзя разрядить: обнаружив, ее можно только взорвать. Не знаю, что выйдет из этой, затеи — тебе ведь известно, как способен увлекаться Павел.

Еще радиограмма:

«Командование Юго-Западного фронта благодарит за разведданные. Усильте разведку в районе Понырей и Бобруйска».

Очевидно, танки, обнаруженные нами в Курской области, заинтересовали командование. Там, несомненно, что-то готовится.

— Мне кажется, надо послать в Поныри Крыксиных, — предлагает Пашкевич. — Но кого в Бобруйск?

— Может быть, Мусю?

— Если она вернется из Севска…

«Свяжитесь с партизанскими отрядами в Хинельских лесах», — требует радиограмма.