За линией фронта

«Операция прошла нормально, но, как и следовало ожидать, обнаружен перитонит (воспаление брюшины). Надежды на благоприятный исход почти нет. Раненый просит перевезти его к вам в штаб, в Пролетарское. Мне кажется, этот переезд ничего не изменит в его состоянии и только морально облегчит последние минуты».

Успеют ли его довезти к нам?..

Отрады разошлись по своим базам, но все пять домов Пролетарского переполнены, словно пчелиные ульи. Партизаны чистят оружие, штопают одежду, чинят обувь, и лишь редко-редко можно увидеть бойца на улочке этого крохотного лесного поселка.

Мы с Богатырем и Бородавко сидим в доме Калинниковых.

— Надо бы в отряде разобрать Локотскую операцию, Лаврентьич, — предлагаю я.

Бородавко молчит. Сегодня он мрачен, неразговорчив.

— Ты что, заболел, Лаврентьич?

— Нет, здоров.

— Тогда давай вместе проведем разбор операции в отряде. Ладно?

— Знаешь, Александр Николаевич, нехорошо получается, — чуть помолчав, говорит Бородавко и снова смолкает.

— Да в чем дело, наконец?

— Все в том же, о чем мы уже с тобой говорили… Человек я прямой, вилять не умею, да и незачем. Нескладно как-то. Гляди. Ты командир объединения и комиссар отряда. Значит, мой начальник и мой подчиненный. К тому же сейчас не гражданская война: масштабы другие; тактика иная. Опять же стар я… Ну, да мы уже толковали с тобой — повторять незачем… Помнишь, решили тогда подождать — не время было. Правильно, не время. Да признаться, и для меня самого не все было ясно до конца. Еще надежда жила: а вдруг все устроится, как ты говорил? Может — справлюсь?.. После того разговора я делал все, что мог. Всего себя наизнанку выворачивал. Еще раз себя проверяя, свои силы взвешивал. И вот в Локте окончательно понял, нутром понял, что командование не по мне. Хотя, как будто, никакой особой промашки с моей стороны в бою не было. Верно, Александр Николаевич?

— Верно, Лаврентьич.

— Ну, суди сам, — волнуясь, продолжает Бородавко. — На кой ляд нам такой командир, за которого операцию разрабатывают и в бою командуют? На кой? А ведь это сегодня. Что же будет завтра? Не слепой я — вижу: впереди такой разворот, что дух захватывает… Нет, уж лучше я займусь тем, в чем силу свою чувствую: хозяйствовать буду, народ организовывать. Здесь ведь тоже непочатый край работы. Да и не последнее это дело в наших условиях. Большое, нужное, почетное дело.

Лаврентьич нервно ходит по комнате и неожиданно круто останавливается передо мной.

— Ты, может быть, думаешь, что я от ответственности бегу, в кусты хоронюсь? Нет! Просто, как коммунист, считаю, что каждый человек должен быть на своем месте и занимать ему чужое — нечестно, не по-партийному. Даже если это самое место никто от него не берет и оно любо ему и желанно… Короче — ты должен взять на себя командование, Александр Николаевич. Тем более, что сейчас и время для этого подходящее. Не то, что тогда. Крепко стоим на ногах. Шутка ли — Суземка, Локоть?!. Ну, теперь твое слово.

Мы долго говорим втроем, говорим открыто, честно, ничего не утаивая друг от друга. Бородавко настаивает. Больше того, он считает, что командование отрядом должно перейти только ко мне, а не к кому-либо другому.

Наконец, подписывается приказ: командиром отряда назначаюсь я, моим заместителем Бородавко, комиссаром — Захар Богатырь.

Лаврентьич тотчас же уезжает в Красную Слободу: надо перебазировать в Пролетарское нашу новорожденную артиллерию.

Через два дня в Пролетарское привозят Пашкевича. Почти тотчас же вслед за ним приезжают Григорий Иванович и Муся: Кривенко встретил ее по дороге и доставил сюда.

Николай лежит на узкой кровати у окна. В ногах у него сидит Рева. У раскаленной докрасна железной печи — Муся Гутарева. Она низко опустила голову и украдкой смотрит на Пашкевича тревожными, взволнованными глазами. Неслышными шагами проходит через комнату Петровна, прикрывая рот концом своего головного платка — то ли у нее болят зубы, то ли неосторожным словом боится обеспокоить больного — и так же, как Муся, бросает на Николая встревоженно-ласковый взгляд.

Григорий Иванович, как обычно, не снимает своего длинного тулупа. Широко расставив ноги, он одной рукой крепко прижимает к колену меховую шапку-ушанку, другой неторопливо поглаживает бороду, выбирая из нее тонкие, как иголочки, льдинки-сосульки.

Потрескивают в печурке сухие еловые дрова. Монотонно, одна за другой, капают капли с подоконника: в комнате жарко, и тает морозный узор на стекле.