За линией фронта

«Дорогая Hélène!

Пишу тебе второе письмо. Первое написано очень наспех. Во Францию срочно уезжал Serge, предложил отвезти тебе посылку, и у меня было время только запаковать ее. Отправил беличью шубку, такую же муфточку, лаковые туфли, вязаный джемпер, шесть пар шелковых чулок и три очень миленьких dessous[4]. Перечисляю посланное только потому, что не доверяю» Serge’у: он хоть и граф Шувалов, а на руку нечист.

Извини, вещи надеванные. К сожалению, их хозяйка не знала, что они понадобятся тебе. Но ты можешь быть спокойна: она ни при каких обстоятельствах не потребует их обратно.

Итак, вот уже месяц, как я на родине. Подумать, только — не видел ее почти четверть века! Здесь все иное, чем в нашем Руане. Снег, белые березы, мохнатые ели, просторы полей, сельские погосты. Точь-в-точь, как в «Марфино». Помнишь? Даже дом, в котором сейчас помещается наш dortoir[5], такой же, как в нашей усадьбе: широкая лестница, белые колонны, портик над ними…

Итак, я на родине. Но, кроме березок и снега, здесь все чуждое, враждебное мне.

По приезде сюда я познакомился с молодой сельской учительницей. Хорошенькая мордашка, стройная фигурка (не ревнуй, Hélène: ее уже нет на свете). Она родом из соседней маленькой деревушки. Дочь простого мужика. Кончила филологический факультет Московского университета — тот самый, что кончил твой papa[6]. Вернулась в родное село и стала учительницей.

Представь: образованна, культурна, начитанна. Защищала дипломную работу о поэмах Пушкина. Но говорили мы с ней на разных языках.

В конце концов выяснилось: она — партизанская связная. Нет, ты только подумай: девушка, окончившая филологический факультет Московского университета, знающая наизусть сотни строф Пушкина, — партизанка! Оказывается, разговаривала со мной только потому, что хотела выведать то, чего ей знать не положено. (Кстати: все, что я послал тебе, принадлежало ей.)

Ты думаешь, Hélène, она — исключение? Нет! Теперь я понял: здесь все или сегодняшние, или завтрашние партизаны… Странно, когда-то я любил Дениса Давыдова, Фигнера, Сеславина. Помнишь «Войну и мир»? Сейчас я ненавижу партизан, я их боюсь, это мой ночной кошмар. Пожалуй, Serge прав: с теперешним русским народом у нас может быть только один разговор — пуля, виселица, старая добрая казацкая нагайка.

Да, последняя сенсация! Ты знаешь, кто твой муж? Он уже не Сумско́й гусар. Hélas![7]

Он бывший экономист из Тамбова, застрявший здесь в первые месяцы войны. А Serge — московский адвокат. Tu ries, ma petite?[8]

Еще бы! Но таков приказ нашего шефа. Нам всем велено стать бывшими советскими гражданами. «Эмигрантские акции даже на оккупированной русской земле никак не котируются, милостивые государи», — заявил он.

Но не грусти, Hélène. Если не зевать, здесь можно хорошо подработать. Да, в конце концов, не спокойнее ли небольшая вилла в Швейцарии, чем «Марфино» в этой чужой страшной России?»