За пивом! Крупнейший пивной забег в истории, воспоминания о дружбе и войне

Я знаю, что говорят они не о том, как «стрит-флеш» бьет «фулл-хаус». И в ходу сейчас совсем другие колоды. Они толкуют о том, как протолкнуть своих кандидатов на ближайшие выборы или как наградить местных стряпчих и судей за то, что те вытащили из передряги кого-нибудь из их родственников.

– Ага, и захвати там новую колоду карт, Чики.

– И крем-соду.

– И батончик «Кларка»[104]

, малыш.

– И «Пепси».

– Эх, жаль, пива ему не продадут! – Еще один взрыв смеха.

– Что ж, раз мы тут выдвигаем О’Коннела, так пусть он протащит законопроект, чтоб детям отпускали пиво, если есть записка от родителей!

Хохот становится громче.

– Может, ему прямо на этой платформе и избираться? А что? Это даст море голосов! – Теперь они просто захлебываются от смеха.

Они суют мне целый ворох разных купюр, зная, что у меня ни цента не пропадет. Судья вручает мне целую десятку, и я доволен – он всегда щедр на чаевые.

Я распахиваю дверь – субботний дневной свет льется в темноту клуба – и мчусь на угол, к магазинчику Бенни. Я беру сигары «Маканадо»[105], колоду «Байсикл»[106]

в синей обложке и прочее, бегу обратно, в клуб, и раздаю им покупки и сдачу. А когда дело доходит до судьи, слышу заветные слова:

– Оставь себе, Чики.

– Огромное спасибо, Ваша честь! – говорю я так, словно стою у него в суде, и все вокруг снова заливаются смехом, который эхом гудит в темноте, пока зычный теткин голос не перекрывает его:

– Пора домой, Чики! Твоя мама волнуется. Пора домой! Пора домой!

Я проснулся от грез и сказал себе: хватит! Сейчас не время и не место плавать по волнам воспоминаний. Если уж вьетконговцы справляют малую нужду на клумбах нашего посольства, то что говорить об остальном городе… Они везде! Соберись!

Я сел на пол и прислонился к стене, напрасно таращась во мрак, откуда не доносилось ни звука. И задумался.

Я ведь десять раз сегодня мог расстаться с жизнью. Там, у посольства – за деревом, например. Чем я отличался от тех, других? И что было бы с моей семьей, когда они бы об этом узнали? Еще я подумал о том, что, может, оно так и случилось, хотя я, конечно, не помнил, чтобы меня ранило или что-то в таком роде. Я погрузился в себя, обратившись к своему религиозному воспитанию, и стал всерьез размышлять: а не чистилище ли меня окружает?

В церковной школе нам рассказывали замысловатые истории о Небесах и Преисподней, и о Лимбе, что между ними. Лимб – это место для некрещеных младенцев и разных праведников, которым не повезло стать католиками, так что я всегда воображал себе Авраама Линкольна[107], плавающего там в пустоте в окружении голопузых ангелочков. Никто никогда не объяснял мне, как оно должно выглядеть на самом деле, чистилище.

Может, оно похоже на то, что происходит сейчас со мной? На место, где не с кем поговорить. Там, где я вырос, каждый знал каждого, а я знал всех. Я и квартала бы не прошел, чтобы не перекинуться парой слов с кем-то знакомым. Даже здесь, среди войны, я там и сям натыкался на старых приятелей. Но сейчас, – быть может, в первый раз в жизни – я так надолго остался совершенно один… Словно я умер.

Это был страх неизвестности. Страх перед тем, что ждет по ту сторону двери. Может быть, там вьетконговец, собирающийся ворваться внутрь? Я готовился и к такому развитию событий.

И все же это было неподходящее время, чтобы изводить себя страхами. В такой ситуации вам следует держать себя в руках. Что я имею в виду? В первую очередь, не делать глупостей. Например, не выбегать на середину улицы с криками: «Эй, есть тут кто-нибудь?!» Потому что там и впрямь может быть кто-нибудь, и этот кто-нибудь вам не понравится.