Забереги

— Э, нет, Федя, не догонишь! Э, нет, куда тебе со своей брюхатой Маруськой!

Не обижали его эти грубые смешки, да и сама Марыся вроде ничего, терпела. Одного и хотелось Федору: чтобы у Барбушат, раз уж так, колесо слетело с рельса. Но Барбушата хоть и со смешком, а до конца передом неслись, там, с последнего звена, так и хрястнули корзины. Семен Родимович с Митей посторонились, но оба в один голос заметили:

— Если так катать, ненадолго дороги хватит… И коромысла, и верюги разобьете…

Сгружая свои корзины, Федор тоже им попенял:

— И в самом деле, толстомясые.

Если без дурости, разгружаться легко. Дорога-то невысока, днища верюг чиркали по земле, пригни да отцепи ручки одной корзины, а другая сама на землю станет, переворачивай тогда, вытряхивай. Как убедился Федор, в случае необходимости можно было и по пути передохнуть — осторожно приспусти один бок, особенно на кочке; коромысло перекашивалось, но держалось. Сваливалось-то у них потому, что резко равновесие теряли, тем более в ложбинках, где дорога невольно приподнималась. Пока у скотного двора заново нагружали верюги, он все это растолковал своим напарницам. Похоже, после двух ходок они уже не прочь были и послушать, посидеть на теплой завалинке, по его совету приспустив коромысла. Хитрость чисто деревенская, артельная. На покосе ли, на других ли каких общих работах часто ведь краснобай находился, который себе и другим в угоду рассказывал что-нибудь такое интересное, пока остальные под его говорок отдыхали. Федор в душе усмехнулся: ну и незавидную же участь он себе избрал!

— Больше баек не будет, — встал к своему коромыслу.

Василиса Власьевна, тяжело поднимаясь, ему на этот счет попеняла:

— А ничего, мог бы и еще поговорить. Мы, Федор, необидчивые.

— Так, Власьевна, так, но все же потопали…

Верно, сейчас уже и Барбушата не бежали, поняли, что наперегонки день не пробегаешь. Ленивым шажком плелись впереди, кулдыбались по-старушечьи со своими корзинками. Федор их не торопил, отчасти из-за Марыси, которая что-то покряхтывала, отчасти из расчета: потише побежишь, побольше и пробежишь. День-то только начинался, длинный уже апрельский день. Федор поглядывал по сторонам на поля, которые скоро потребуют плуга, и не заметил, как и почему слетело коромысло у Барбушат, — так со стороны Ии и покатилась корзина. Ну, а уж Светлане, само собой, тоже пришлось разгружаться. Они с Марысей обошли незадачливых Барбушат, и тут Федора как шилом кольнули, оглянулся: Ия смеялась ему вослед, сестра охотно вторила. Значит, нарочно опрокинули. Он им прикрикнул:

— Вы мне не выкобенивайтесь. Так мы всю дорогу завалим, не пройти будет.

— Ладно, не кричи, Федя, — поняла Ия, что ее хитрость раскусили, — в сторонке ведь свалили.

Что правда, то правда: предусмотрительные Барбушата корзины пооткатили на стороны. Федор подосадовал: вечно они смотрят, где бы других, людей простоватых, по кривой дорожке объехать… Отец вот ихний, Аверкий Барбушин, всю жизнь хитрил, до смертного часа изворачивался и даже перед смертью Лутоньку хотел вместо себя волкам в зубы бросить — не вышло, видать, сплоховал Аверкий Барбушин первый и последний раз в жизни. Лутонька вон во дворе с бабами копается… Что-то нехорошее вроде как в его мыслях мелькнуло, и он, возвратясь, поспешил вызвать Тоньку из темного двора на свет:

— Давай-ка на солнышко, нечего там посиживать. Власьевну подмени.

Василиса Власьевна охотно уступила свое место, сказав:

— Думала я, женушку-то свою прежнюю тоже жалеешь.

— Городишь ты неизвестно чего, Власьевна!

— Горожу как умею, Федор, а ты не обижайся. На обиде нынче далеко не уедешь, с голодными-то бабами.

Василиса Власьевна высказала это так, походя, но резон в ее словах был: обиды и раньше, при полной многолюдной деревне, до добра не доводили, какого добра можно было ждать от них сейчас? Федор смолчал, вроде ничего и не бывало, пошел, радуясь, что Тонька с Барбушихой остались позади. Но после нескольких ходок строй опять сбился, и они оказались рядом. На обратном пути Федору невольно пришлось посматривать в спину бывшей женушке и думать уже не впервые: «Эк ее черти по свету носят!» Унесли всем на радость из Избишина — и вот опять принесли все те же косматые. Вышагивай теперь за ней следом, как привязанный. Отставать неудобно, а быстрее не пойдешь. Тащился, боясь на Марысю глянуть. Та не подавала виду, что тягостно ей рядом с Тонькой работать, да как знать…

Запинаясь о свои кочкастые мысли, он и ледяную кочку просмотрел, растянулся под верюгой, а она пошла опять в сторону Марыси.

— Женушку придавишь, — обгоняя его, посочувствовала Тонька.

Федор с ней не задирался, не до того было. Марыся опять сдуру подхватила тяжеленную верюгу, подперла плечом.

— Нет, тошно мне на тебя смотреть! — вытаскивая Марысю из-под корзины, осердился он.

— А тошно, так на Тоньку смотри, — сказала она вроде бы без обиды, но с каким-то нехорошим намеком.

И ходила явно через силу, и коромысло проклятое не оставляла. Федор уже настаивать стал. Она его успокоила:

— Да ничего, Федя, немножко я порастряслась. Вот отдохнем, и все пройдет.