Забереги

Он долго присматривался к ней, но никакой насмешки уловить тут не мог. Айно сидела на принесенном кем-то сюда чурбашке, жмурилась от яркого солнца, сама в отличие от него, больного Максимо, расстегнутая до последней ситцевой кофтенки, тоже, как и камень, и дерево, по-весеннему пригретая… и говорила такие горькие слова. Ни обиды, ни зависти к другим, одна спокойная отрешенность от всего, что не было морем и рыбой.

— Айно, а не страшно так жить?

— Страшно, — через силу улыбнулась она, видно, оттого, что поняли ее душевное состояние. — Всю войну я рыбу ловила, ничего кроме рыбы не знаю.

Он боялся ей говорить то, что давно надумал сказать. А надо было торопиться, бешеная полая вода того и гляди отрежет его от Мяксы. Море уже постанывало, как дуга, когда ее с двух концов через силу сгибают — вот-вот лопнет…

— Айно, милая Айно, поедем в Мяксу, а? Жить там будем.

От торопливости и вышло так просто. Она вскинулась на него белым, по-весеннему промытым личиком, потянулась руками к отворотам шинели, потеребила верхнюю пуговицу и вроде как ожглась о ее тусклую, обугленную латунь — забормотала потерянно:

— Хукан вирсту он питкю… тувли туов, вези виэв…

— Айно, я же ничего не понимаю!

Она удивилась, что не понимает таких простых слов, потом улыбнулась и попросила:

— А, Максимо, не обижайся! Море и в самом деле как волчьи версты. Человека сюда ветер приносит, а вода уносит… Вези виэв! Видишь, вслед за ветром идет вода?

Пока они разговаривали, море раскололось надвое и, взламывая льдины, на стороны хлынула вода. Трещина, зародившаяся где-то ниже по течению, постепенно поднималась вверх, к Череповцу, расплескивая неправдоподобно черную, на белом, воду.

— Бежим, Максимо! Иначе не поспеешь! Тувли туов, вези виэв!

Проклиная ее «вези виэв», Максимилиан Михайлович встал и с высоты колокольни увидел, что времени ему дано не больше получаса: трещина ползет вверх, даже и для простого глаза заметно. А отлучаться из района ему никак нельзя, эти волчьи морские версты и так уж, наверно, много беды наделали. А бежать, бежать сколько!..

Второпях он и про лошадь свою забыл — Айно уже сзади окликнула:

— Ай, какой ты!..

Они вскочили в легкие санки и помчались наперегонки с наступавшей водой. Километра три до той трещины было — долго ли по гладкому льду? Они как на крыльях летели. Но вода все же опережала, у нее хоть и не было крыльев, зато было течение, которое ломало и крошило ослабший лед. Что там, на нижнем конце разлома, делалось, им отсюда, со льда, не было видно, но верхний конец стрежня тоже ломался быстро, будто погребенная морем Шексна вздурила и пошла вспять. Всякий раз, как они подскакивали к трещине, кто-то со дна морского поднимал лед перед самым носом, с тяжким хрустом разламывал и обломки бросал в набегавшую воду. Лошадь бежала в полную силу, а все ж не могла обогнать воду. Айно тронула его за плечо, и Максимилиан Михайлович понял, чего она надумала — облегчить санки. Не хотелось ему оставлять Айно, хотелось везти так, с полным ветром, до самой Мяксы, до самого своего дома, но он кивнул: прыгай, раз так! Айно вынесло за облучок и, кажется, ударило о лед, — она перевернулась два раза и какую-то секунду лежала недвижимо, у самой кромки набегавшей воды. Максимилиан Михайлович натянул было вожжи, но она вскочила, гневно замахала ему кулачком: не смей, не смей! Что-то кричала по-своему, да он не слышал. Санки теперь и в самом деле легче пошли, обочь с полыньей, уже не отставая от нее бежали. Максимилиан Михайлович горько усмехнулся; опять эта житейская истина: баба с возу — мужику легче… Айно так мало походила на бабу, что он вскочил на ноги и зло раскрутил над головой вожжи, словно хотел отхлестать и лошадь и предательский лед, и весь мир в придачу. Лошадь и без того поняла, что от нее нужно, в какой-то момент на крутом вираже рванула галопом, прямо через поднимавшийся горбом лед. Сзади бухнуло, хрястнуло, задок саней окатила вода… и, чуть погодя оглянувшись, он увидел, как на той стороне разлома Айно закрыла лицо ладошками и стоит недвижимо. Он соскочил на лед и заплясал, затопал под грохот рвущихся льдин:

— Э-э!.. Айно! Дура твоя вода! И ветер к тебе приносит, и вода от тебя не уносит!

С того берега на помощь ему уже бежали рыбари, волокли по льду маленькую плоскодонку. «Ах, милые женщины! — еще весь внутренне дрожа, подумал Максимилиан Михайлович. — Свались я в ледяную воду, мне плоскодонка ваша уже не потребовалась бы… пошел бы с Домной Ряжиной вести беседы о земном житье-бытье».