Забереги

Айно смотрела на нее с недоумением: не хитрит ли немка? С началом тепла все больше и больше беженцев уезжало; Максимилиан Михайлович говорил: наполовину уже опустела Мякса. У них из бригады тоже трое, виновато попрощавшись, тронулись по закрайку моря в сторону Череповца, чтобы попасть там на поезд. Весенние забереги людей пока держали, хотя на середине уже пронесло ледовое крошево и остатки его медленно сплывали к Рыбинску, истаивали. Но к Череповцу по правому берегу еще можно было пройти, и они, случайные в этих краях рыбари, пошли. Айно, рыбацкая бригадирша, своих беглецов не осуждала: зеленая весна спешит, и люди спешат на свои земли, чтоб засеять их хлебом. Хлеб, хлеб!.. В дорогу они могли собрать только по котомке рыбы, которую Айно взвесила и вписала в ведомость: расчет рыбарям за труды. Больше они ничего не получили и получить не могли. И тому радовались, что живы. В последний вечер наварили особенно жирной ухи и, под настроение, поплакали, а утром вывели птиц перелетных, двух женщин и одного ледащего старичка, на прибрежный лед: ступайте, не поминайте нас лихом! И они ушли, улетели, поистине как птицы перелетные, только не на север — встречь небесным стаям…

А они остались на каменном острове. Тогда-то Айно и спросила Луизу впервые открыто:

— А ты почему домой не собираешься?

Луиза ответила не сразу, но тоже открыто, откровенно:

— У меня нет дома.

Айно хоть и поняла ее слова, но долго их душой воспринимала — не входили они туда, не умещались.

— Нет, — сказала она наконец то же самое, что говорила и Максимилиану Михайловичу, — тувли туов, вези виэв.

Луиза покачала головой.

— Ветер приносит, вода уносит. Так, Луиза. Вода в ручьях тронулась, и море тронулось — скоро и ты уйдешь за весенней водой.

Луиза опять покачала головой, теперь словно бы не понимая понятных слов.

— Ома коди куллан каллиш.

Луиза упрямо покачивала головой:

— Нет, нет, туда меня и золотом не заманишь!

— Родной дом дороже золота, Луиза.

— У меня нет дома, у меня нет родных, у меня нет родины — как же ты не поймешь этого, Айно?!

— Ома муа?.. — ужаснулась она. — Без родины человеку нельзя. Моя ома муа — это моя Ома-Сельга…

Но Луиза все так же выстраданно, несогласно качала головой, как тощая весенняя цапля. Она, правда, немного отошла, оправилась на рыбе, но что-то в ней было навсегда подрезано… крылья, что ли?.. «О, линнула!..» — подумала Айно о Луизе, как о птице перелетной, как о своей весенней подружке, которой пора было вить гнездо…

Жалея Луизу, себя она почему-то не жалела, хотя и дом ее («О, ома коди!»), и родная земля («О, ома муа!»), и старая мать («О, армасту!»), и старый отец («О, туатто!») были за лесами, за долами да еще и за карельскими скалами, у самой финской границы. Словно и не существовало никакого иного дома, кроме избишинского. А ведь в Карелию посылала письмо за письмом, стараясь разыскать отца и мать… если они живы еще… Видно, были это поиски родных ей людей, а не поиски родины. Вроде и понимая других, уезжавших в родные края, себя она понять не могла. Ее не тянуло на весенний лёт, будто и не птица она, не карельская линнула! Приморозило, что ли, к льдине? Так и льдины вон на весенней воде закружились… э-ге-гей как пошли!

Айно ходила вокруг церкви по опасной ледовой кромке, чувствуя, как покряхтывает, вздыхает крохкий лед. Туда, в сторону Мяксы, расстилалась уже чистая вода, пальба, прогнавшая по последнему льду Максимилиана Михайловича, стихла. Крупный лед потихоньку сплыл в сторону Рыбинска, а малый истаял, паром изошел. Теплый туман поднимался теперь над морем, от заберегов с шумом отваливались куски, начинали тихо кружиться на чистом месте. Здесь, вдали от стрежня, течения не было, но что-то носило воду, тянуло каким-то подводным сквозняком. Может, многочисленные ручьи и речки, истекая с угорий, баламутили даже тяжелое море, а может, какими-то неисповедимыми путями заскакивали сюда пряди распатланного ныне, распущенного на отдельные космы фарватера Шексны. Раз текла Шексна выше Череповца и текла ниже Рыбинска, уже вместе с Волгой, так что-то стекало и здесь, на широких водных просторах, что-то будоражило весеннее море. Всякий раз, как Айно подступала к закрайку, впереди обрушивался кусок набухшего льда: ш-шух, ш-шух!.. Эта опасная игра ее забавляла: надо же, одни на острове, посреди моря!