Забереги

Тут сразу вышла заминка: кому в пастухи? Дело это несладкое, если учесть к тому же, какая нынче скотина. Василиса Власьевна, безответная скотница, печально, как и ее голодные коровы, вздохнула: чего уж, ясное дело, ей придется…

Хорошо, что она сама назвалась. У Федора не повернулся бы язык неволить старую скотницу. Но ей обязательно нужен помощник. Заикнулся кто-то, чтобы Лутоньку, раз уж она пристала к деревне, пустить для пугала, но тут ничего, кроме смеха, не вышло. Пастух — какой из Лутоньки пастух? Нет и нет! В один голос так кричали. Коровы — единственное, что осталось в деревне и что через недельку, попаси хорошо, уже и начнет подкармливать голодных людей. Митю, когда назвали, он сам, конечно, не пустил: пахать-то кто будет, дурьи головы? Уже подумывал, не побегать ли ему, председателю, за коровами, раз ни на что другое не способен, но тут каким-то лихом занесло в контору старшего ряжинского мужика, Юрия. Федор строго на него посмотрел и спросил:

— Опять в бега? Так рыбари и сами разбегаются.

— Ни в какие не в бега, так пришел.

— Да чего так-то? Чего не на уроках?

— А того, — отрезал этот оботур без смущения.

— Да чего — того-то? — прикрикнул Федор. — Путем говори.

— Путем и говорю, — не отступил под его взглядом малорослый, но уже крепенький, головастый оботур. — Коров, ежели, я пасти буду. С теткой Василисой как раз хорошо.

Своевольное предложение парня вызвало немало споров. В школу ему еще ходить, считай, весь май — это раз. Вроде и мал еще для пастуха — это два. И третье, самое-то, пожалуй, главное — бежит, что ли, из дому строптивый Домнин сынок?

Василиса Власьевна, которой в таком случае и приходилось канителиться с парнишкой, его прямо спросила:

— Как же так, Юрий? В пастухи-то от бедности идут.

— Не от богачества, ясное дело, — ответил он заносчиво. — Я прокормлюсь по дворам, братанам побольше достанется.

Такая разумная речь парнишки вызвала новые вздохи и даже слезы. Ну-ко, до чего дожили: от самого председателя парень сбегает! Больше других подвывала старая Барбушиха, а потому Федор и сказал ей:

— Ты-то помолчи, ты картошкой какой рот заткни. Да молчком и напиши еще донос. Так и так, председатель парнишку из дома выгнал, ратуйте, люди добрые, вяжите председателя и в тюрьму отправляйте! Сорочьим-то хвостом и строчи «донесение по начальству»! — яснее ясного намекнул ей, что знает о ее глупом доносе.

Тут начались пристрастные расспросы, и Барбушиху без обиняков потащили за волосья на улицу, куда и хлынуло все это бабское собрание. Особенно Марьяша разошлась, прямо с перьями рвала Барбушихе косицы. И молодые толстомясые Барбушата не могли вызволить мать из цепких рук Марьяши.

— Ладно, давайте кончать. Про коров говорю… ну их к лешему и немца, и Барбушиху! Власьевна — главная пастушиха, так… А Юрий Ряжин в подпаски, да? Да, да, раз Юрий так хочет! — Он походил вокруг него и еще пофырчал. — Пусть идет. Моего председательского возражения нету. Как Власьевна только, согласна ли?

Но Юрий смотрел на старую скотницу, материну подругу, с такой мольбой, что та сдалась:

— Ладно, оботур, твоя взяла. Авось отпасем как-нибудь лето. Со школой только как быть?

— У меня пятерки кругом, так Альбина Адамовна хоть тройки-то за год выставит, — и тут сразил он всех давно обдуманным словом.

Дело с пастухами решилось скорее даже, чем думал Федор. Он наказал только, чтобы завтра и своих коров выгоняли и все выходили на подмогу, и по пути из конторы забежал домой — поглядеть на свой лазарет.