Забереги

Что-то своротилось, сдвинулось и в жизни Максимилиана Михайловича, какой-то ее пласт откололся и рухнул в пучину — тут уже без огня и без пламени. Прямо на церковном острове, в глухую ветреную полночь. А и сказал единственное: «Мне без тебя не жить, Аня», — и кашлял после того долго, шумно, выворачивая собственную душу. Под этот нутряной гром уже по-настоящему загремело под полом — и там какой-то пласт откололся. Айно тогда перепугалась, он тоже; думали, церковь, их глухое пристанище, падает. Оказалось, часть подножия отвалилась, с апокалипсическим грохотом сползла вниз. В кромешной тьме дождливой ночи он не знал, что делать, — утешать ли Айно, искать ли лодку. Выбрал все же второе. Лодка придала им уверенности; мало-помалу глаз присмотрелся, высветил страшный разлом, который вывернул треть подножия, сдвинул его к воде. Один угол церкви завис над бездной, обнажив валуны, — Максимилиан Михайлович маленько посветил фонарем, но скоро отказался от ночного любопытства, берег керосин. Было очевидно, что сама церковь устояла, но он все-таки держал лодку на отдалении, хотя сильно качало и мокрое тело просило тепла. Выбрали подветренную сторону и там продержались до утра. А утром вышло ясное, беззаботное солнце, осветило весь ночной кошмар невинным светом. Впечатление было такое, будто ничего и не случилось, будто этот глубинный разлом существовал от века. Метра на два отодвинулась часть острова, образовался сквозной глубокий канал, который проходил под сводами церкви. Максимилиан Михайлович с сомнением посмотрел в туннель, пронизанный насквозь низкими лучами солнца. Его тянуло туда, но желание свое он скрывал. Айно же хотела перебороть ночной страх и потому с отчаянья велела:

— Максимо, давай туда, не бойся.

А ему было как раз боязно, и за себя и за нее, храбрую такую. Но Айно упрямо повторила:

— Скорей, Максимо, пока солнце не поднялось.

Конечно, через каких-то полчаса солнце поднимется выше, лучи будут короче, не смогут пробить двадцатиметровый туннель.

— Ладно, — согласился он, — помирать, так вместе.

Помирать, однако же, не пришлось. Все вышло легко и даже красиво. Отталкиваясь руками от стенок разлома, от седых, покрытых известкой валунов, они проплыли на лодке из конца в конец, везде меряя шестом дно и нигде его не доставая. Видно, разлом прошел глубже морского дна — ведь у подножия острова воды было всего на сажень. А здесь образовалась настоящая бездна, словно колуном раскололи древний фундамент, добираясь до церковного основания. Максимилиан Михайлович подивился, сколь глубоко закладывали церковь, — поистине на века.

— Вот если бы мы свой домишко так?..

— Заложим и получше, Максимо. Будет у нас свой ома коди.

Здесь оставалось все так же, как было и при артельном многолюдстве: широкие жердяные нары, застланные лапьем и соломой, вбитые в щели стен березовые колки для одежды, посудная полка у плиты, сосновые чурбаки вместо табуреток, длинный артельный стол, — но появилось и кое-что новое, семейное, придуманное молодой хозяйкой. Ей было вроде бы совестно спать на общих нарах, велела приподнять один угол, поближе к печке, на чурбачках и устроить нечто вроде кровати. Максимилиан Михайлович покорно и охотно исполнил ее просьбу, застлал их медвежью кровать свежим лапником и весело кинул туда Айно:

— Вот я теперь пощиплю тебе перышки… для подушки, глупая моя линнула!

Но она скороспелой шутки не поняла:

— Ай, Максимо, давай дело делать.

Ей захотелось это дело довести до конца, устроить маленькую спаленку. Кровать застлала холстяным покрывалом, порадовалась: хорошо! Но не нашлось ни досок, ни даже куска брезента, чтобы отгородиться, — доски ушли на стол, а каждая довоенная тряпка была перешита на штаны и рубахи, давно изношена, холста тоже больше не было. Можно, конечно, из лапника сплести плетень, да слишком уж грубо получится. Нет, не годилось. Выбрав момент, когда Айно, за церковной стеной, на солнечном припеке, стирала бельишко, он снял с иконостаса пять самых больших сумрачных икон, видать, новгородского письма, и в том же порядке установил на жердяных тяблах, ликами внутрь спальни. Когда Айно пришла, то поначалу ужаснулась:

— Ай, Максимо! Грех это, иконы снимать.

— Грех и церкви разрушать, — ответил он, — да вот разрушили ее. Не простоит она сотню лет, упадет твой ома коди. Еще одна такая трещина, и…

— Ай, Максимо! Ничего ты не понимаешь! Как спать, когда на нас смотрят?

— А-а, вот ты о чем! Ладно, люди мы крещеные, черти и бесы нас не возьмут. Выспимся за милую душу.