Забвение истории – одержимость историей

Травматическому опыту катастрофического ускорения истории противостоял в послевоенные годы антропологический дискурс, который концентрировался на вневременных и всеобщих свойствах универсального человека. Программным для этого антропологического дискурса послужил тезис о сознательном «снятии напряжения за счет деисторизации». Пятидесятые годы характеризовались интересом к антропологии, которой в ту пору занимались больше социологи и философы, нежели этнологи. Книга Арнольда Гелена «Человек», написанная в середине пятидесятых, стала классическим произведением этой эпохи. Однако еще на исходе сороковых годов эмигранты, бывшие членами общества «Эранос» и встречавшиеся в Асконе, обращались к антропологической тематике. Сюда же относится «ренессанс» естественного права, наблюдавшийся в ранние послевоенные годы и в значительной мере определивший содержание Основного закона ФРГ. Отказ от особого немецкого пути и возвращение в круг цивилизованных стран произошел благодаря пониманию, что «есть более высокое право, чем закон, – естественное право, божественное право, разумное право, короче говоря, надзаконное право, согласно которому неправо считается неправом, даже если придать ему форму закона»[287]. Ясперс также участвовал в этом процессе. Его проект универсальной истории, универсалистский по духу, привел к антропологизации истории. В предисловии к первому номеру журнала «Преображение» он писал: «Открывая человека в человеке, мы углубляемся в его основания, в самые близкие и самые отдаленные воспоминания. <…> Мы прикасаемся к тому, что люди всего мира испытали в экстремальных ситуациях». Этот проект послужил началом исследования под названием «Об истоках и цели истории», опубликованного в 1949 году.

На более низком уровне, чем широкое антропологическое представление о человеке и «гуманистическая» проблема человека, в ранние послевоенные годы развернулась интересная дискуссия о понятии «характер». Причина дискуссии состояла в том, что достижению высокой цели создания нового человека препятствовало упорство «характера», воспитанного прежними традициями и суровой закалкой. Поэтому понятию «характер» Штернбергер посвятил особую статью в своем «Лексиконе нелюдя»[288]. Характер в качестве воплощения суровой мужественности занимал центральное место в системе национал-социалистического воспитания, причем речь шла как о национальном, так и об индивидуальном характере. Если национальный характер зависел от расовой принадлежности и всегда был предопределен, то индивидуальный характер укреплялся за счет таких качеств, как твердость, упорство и безжалостность. Подобное воспитание видело зрелость человека не в накопленном опыте и приобретенных знаниях, а в «закаленном характере». Характер проявлялся в несгибаемой твердости, а бесхарактерным считался тот, кому не хватало стойкости и выносливости, чтобы соответствовать физическим и психическим качествам, которых государство требовало от каждого индивидуума. «Подобный характер становится в конечном счете оружием в руках нелюдя, хотя некогда характер подразумевал сущность человека!» [289]

В своем блестящем эссе под названием «Черты бюргерского характера» Штернбергер писал о немецкой традиционной «фатальной самоизоляции бюргера от общественной жизни»; сегодня мы назвали бы это аполитичностью немецкого бюргера[290]. Штернбергер рисует психо– и социограмму характера немецкого бюргера, отличавшегося «непреклонностью, неподкупностью и невосприимчивостью к чужим влияниям, трезвостью и прямотой, честностью и мужеством»

[291]. Эти личные качества он приобрел в противостоянии аристократической политике с ее прагматизмом и искусством лицемерия; примером для бюргера служил стоицизм Катона, которого Сенека наделил такими республиканскими добродетелями, как мужество и победа над чувственными страстями. В этой суровой неизменности Штернбергер видит защитную фобию и предполагает: «Вероятно, путь к свободному гражданину откроется лишь тогда, когда спадут оковы бюргерского характера»[292]

. Характер отличается жесткостью, негибкостью. «У него нет истории, нет биографии – в этом суть. Это то, что безнадежно отдаляет его от сферы совести, а также образования»[293]. Но при отсутствии мудрости, совести и образования характер ничего не мог противопоставить террору Третьего рейха. А без этих сил гражданское общество возникнуть не способно.