Забытые письма

– Послушай, Сельма, ты не сделала ничего плохого. И никто из нас не сделал. Всегда помни об этом. Просто… Просто все изменилось, и будет лучше, если ты на время уедешь из этой деревни, очень уж тут много пересудов, а судят они о том, чего не знают. Уезжай, попробуй начать новую жизнь. – Эйса говорил, не глядя на нее, и голос его предательски дрожал. – Просто поверь, отец добра желает тебе, и мать тебя любит всей душой. Мы справимся тут вдвоем, с нами все будет хорошо. К тому же погляди, сколько девчушек твоих лет уезжают в город искать работу.

– Но я никогда не жила в городе! – вскричала Сельма.

– Теперь у тебя есть такая возможность.

– Нет, вы не слышите меня… Поймите, я не хочу никуда уезжать!

– Придется согласиться с нами, солнышко. Мы не шутим. Это для твоего блага. Быть может, настанет день, и ты поймешь, почему мы так сделали. Доченька наша родная, мы только хотим как лучше.

Сопротивляться, когда они так дружно насели на нее, было невозможно. Одного еще можно было бы уломать, но обоих – никак. И даже Сельма понимала, что это поражение. Что их решение никак не связано с поиском лучшей для нее доли. Нет, просто по каким-то причинам они хотят, чтобы ее не было сейчас рядом. Происходит что-то странное, но она найдет способы докопаться до правды.

* * *

Гай очнулся от дремы. В голове опять и опять повторялся чудесный мотив: «Если б ты была единственной девушкой на земле…»[20]

В комнате отдыха кто-то крутил эту мелодию снова и снова – молоденький второй лейтенант-драгун сидел, раскачиваясь взад и вперед и прижавшись ухом прямо к раструбу граммофона. Совсем мальчишка, а нервы ни к черту – как жалко…

Понемногу Гай привыкал к пребыванию в лечебнице Хольт-парк с его тошнотворными запахами и беспокойными соседями, то вдруг вскрикивавшими, а то по ночам принимавшимися звать маму. Были здесь и пожилые мужчины – пижама неряшливо спущена, стеклянные глаза бессмысленно блестят.

Ему еще повезло, он в отдельной палате с окнами на парк. А сколько бедняг мается по нескольку человек к комнате… Лечебница – здание с башенками, похожее на казарму и прикидывающееся чем угодно, только не приютом для сумасшедших, – оказалась неподалеку от городишка Уоррингтон.

От Йоркшира его отделяют многие мили, зато рядом дымят трубы, чадят фабрики, а иногда, когда ветер особенно сильный, воздух доносит запах моря.

Доктор Мак пристроил его сюда под чужим именем – он назвался Чарльзом Вестом. После нескольких жутких ночей, когда его мучили кошмары и колотило от нервного напряжения, доктора вычистили всю отраву из его организма и дали хорошего снотворного. Когда Гай проснулся, ему показалось, он снова почти прежний Гай, разум вернулся в нормальную колею. Только чувствует он себя немного мошенником, будто незаконно занимает тут чью-то кровать. Но потом он рассудил, что пока оно к лучшему – у него будет время поразмыслить, как же быть дальше.

Вспоминая Ватерлоо-хаус, он прежде всего вспоминал несчастья прошлого года – с тех пор, как погиб в море отец.

Он содрогался при мысли, что волей-неволей стал дезертиром. Если обман раскроется, ему предъявят обвинение в пособничестве и укрывательстве. С той минуты, как он узнал правду, он считается сообщником Энгуса, пусть и невольным. Боже, как все исправить?!

Гай неотступно думал о брате. Где он? Навязчивую мысль, что, возможно, он никогда больше не увидит Энгуса, он гнал от себя. От этого страха он просыпался среди ночи и в конце концов решился написать ему – так или иначе письмо ведь дойдет до него. Ему надо было поделиться своими страхами и чувствами; негодованием, что его обманули; досадой и злостью на Энгуса за то, что он подвергает такому риску и собственное здоровье, и жизни других людей. За то, что Энгус отрезал его от Сельмы, отнял у него возможность быть счастливым. Энгус слаб, позволил матери воспользоваться собой для решения ее корыстных задач. Гай хотел, чтобы брат знал, каким чудовищем стала их мать, какой лукавой и нездоровой оказалась ее любовь к ним. Он не хочет ее больше видеть, никогда.

«В угоду своим желаниям она разрушила наши жизни – и твою, и мою. Пишу тебе, чтобы ты трезво взглянул на вещи. Христа ради, возвращайся домой, пока не стало слишком поздно!» – молил он.

В ночной тиши он достал кожаный несессер для письма и выплеснул на бумагу все, от чего болела душа, печатными буквами написал на конверте свое собственное имя и отнес к почтовому ящику у входа, чтобы посыльный утром же забрал его.

Лишь сделав это, он смог спокойно греться на солнышке. Словно камень с души свалился. Энгус прочтет письмо и поймет, какая тревога скрывается за резкими словами.