Забытый вопрос

— Тамъ, тамъ, повторялъ онъ какимъ-то металлическимъ звукомъ, похожимъ на звукъ желѣза, падающаго въ мѣдный сосудъ.

— Вотъ онъ, ударъ! мгновенно озарила меня мысль:- въ глазахъ у меня потемнѣло.

Савелій догадался тоже.

— Чего тамъ! насилованно грубо отвѣчалъ онъ барину, — песъ мышенка насторожилъ, такъ и скребетъ!…

И, круто двинувъ кресло спиной въ крыльцу, онъ заворотилъ разомъ за уголъ бесѣдки.

— Га-a-a!.. заревѣлъ неистовымъ голосомъ больной. Перепуганный слуга подался назадъ… Я какъ одурѣлый подбѣжалъ въ крыльцу…

— От-ворр… задыхаясь бормоталъ безсильными устами Герасимъ Ивановичъ. — Отворрр…

— Господь съ вами, баринъ! уговаривалъ его, чуть не плача, Савелій, — что вы требовать изволите? бесѣдка заперта, — чѣмъ же намъ теперича отворить ее, сами подумайте!..

Но тотъ не слушалъ: безсильно расширенные зрачки его устремлены были на стѣну бесѣдки, дрожавшая рука тянулась все далѣе, впередъ и впередъ, а за нею весь онъ, всѣмъ немощнымъ тѣломъ своимъ, словно готовился какою-то сверхъестественною силой дотянуться до той стѣны…

— Свѣе-е-тъ! прохрипѣлъ онъ.

Онъ былъ правъ: едва замѣтная, горизонтальная полоска свѣта сквозила невысоко надъ землей, промежь вѣтвей куста, за которымъ приходилось одно изъ боковыхъ оконъ "храма отдохновенія".

— Творецъ Небесный! только могъ пролепетать Савелій.

Булкенфрессъ, какъ змѣя, проползъ между колясочкой и сиреневымъ кустомъ.

— Тамъ никого нѣтъ, господинъ фонъ-Лубянскій, зашепталъ онъ, наклоняясь къ креслу, — тамъ, можетъ быть, только одинъ садовникъ есть… Мы сейчасъ это попробуймъ увидать, si le volet не закрытъ на замокъ…

Онъ юркнулъ за кустъ.

Послышался ржавый скрипъ и стукъ откинутаго ставня, съ размаха ударившагося объ стѣну. Внезапный свѣтъ хлынулъ изъ окна на дорожку… На мгновеніе четко вырисовались въ этомъ свѣтѣ, обезображенныя, какъ у мертваго, черты больнаго, выпуклый черепъ Савелія, безъ шапки, растерянно вперившаго взоръ въ окно, и они — тѣ, что были тамъ, въ этой освѣщенной комнатѣ…

Двѣ свѣчи горѣли на столѣ. На широкомъ диванѣ, откинувшись головой назадъ и закрывъ глаза ладонью отчаяннымъ движеніемъ, лежала бѣлокурая женщина, закутанная въ черную шаль. Баронъ Фельзенъ, въ статскомъ платьѣ, стоялъ у входной двери, ухватившись одною рукой за замокъ и сжимая другою что-то длинное и блестящее, показавшееся мнѣ лезвеемъ кинжала. Онъ обернулся на стукъ ставня, сверкнулъ глазами, какъ дивій звѣрь, и, прыгнувъ въ столу, разомъ задулъ обѣ свѣчи…

Произошло затѣмъ что-то невыразимое… Раздался крикъ, котораго и до сихъ поръ не могу я забыть, и надъ кресломъ, будто движимое какою-то невидимою пружиной, высоко приподнялось тѣло больнаго, съ грозно протянутою впередъ рукой… приподнялось, качнулось — и рухнуло внизъ, какъ мѣшокъ, мимо кресла, головой въ кусты…

Какъ подняли его, какъ уложили, какъ очутились мы съ нимъ опять въ виду дома, у лужайки противъ павильона, — я не съумѣю сказать. Помню только, какъ, въ первую минуту, я отъ ужаса закрылъ себѣ лицо руками и чуть де упалъ въ траву, какъ кто-то поддержалъ меня, и я пошелъ безсознательно впередъ, и какъ затѣмъ точно ножомъ рѣзалъ мнѣ долго слухъ и сжималъ сердце чей-то нечеловѣческій хрипъ и что-то быстро катилось предо мною по темнымъ аллеямъ сада…

— Баринъ, баринокъ, разслышалъ я наконецъ голосъ Савелія, — онъ весь дрожалъ какъ въ ознобѣ и трясъ меня за плечи обѣими руками, — снести ихъ наверхъ надо, дядьку вашего потрудитесь… Господи! бѣда-то стряслась какая! Василью Герасимычу что мы скажемъ! говорилъ онъ, путаясь и рыдая…

Булкенфрессъ былъ тутъ же и суетился около кресла.

— Надо Ѳома Богдановичъ будить, докторъ послать, кричалъ онъ, въ свою очередь.

Я кинулся на верхъ. Максимычъ ждалъ меня въ корридорѣ.

— Ступай скорѣе… нести, внизъ… несчастіе, могъ только проговорить я.

Онъ побѣжалъ со всѣхъ ногъ. Я вошелъ въ Васѣ. Онъ спалъ въ томъ же положеніи, съ закинутою за голову рукой, съ разсыпанными по подушкѣ кольцами волосъ, — бѣлокурыхъ, какъ у той женщины, тамъ… Безмятежная, почти счастливая улыбка — точно улыбался онъ чему-то радостному, грезившемуся ему въ эту минуту, — играла на его заалѣвшихъ въ снѣ губахъ.

Боже мой, а сейчасъ, сейчасъ внесутъ его отца…. и онъ проснется…. онъ узнаетъ!…

Я упалъ на колѣни предъ его кроватью, охватилъ его голову и прижался въ ней, въ отчаянномъ порывѣ…

Послышались тяжелые, зловѣщіе шаги по корридору.

— Вася, тихо звалъ я его, почти касаясь уха его губами.

Онъ раскрылъ глаза и зажмурилъ ихъ опять, и опять раскрылъ — и съ недоумѣвающею усмѣшкой остановилъ ихъ на мнѣ.

A шаги все тяжеле и ближе слышались въ корридорѣ.

— Что тамъ такое? спросилъ Вася, не отдѣляя еще головы отъ подушки.

— Это… изъ сада… несутъ… Герасима Иваныча, пробормоталъ я черезъ силу.

— Папа?!

Онъ приподнялся, схватилъ меня за руку, близко, близко глянулъ мнѣ въ глаза — и, оттолкнувъ меня, опрометью бросился въ отцовскую комнату… Я побѣжалъ за нимъ.

— На постель надо, — ворочай налѣво, въ уголъ, шепталъ Максимычу въ дверяхъ Савелій, едва переводя дыханіе…