Забытый вопрос

— Я буду, буду спать, Боренька, жалобнымъ, какъ у peбенка, нѣжнымъ, какъ у женщины, голосомъ прошепталъ онъ:- онъ не увидитъ, не услышитъ… Только бы онъ… мой Вася, Вася…

Онъ опустилъ на грудь свою слабо качавшуюся со стороны на сторону голову и тихо заплакалъ…

И онъ сталъ съ тѣхъ поръ лицемѣрить предъ сыномъ, какъ сынъ лицемѣрилъ предъ нимъ. Спалъ онъ, или не спалъ, — онъ, равно не открывая глазъ, съ опущенными на колѣняхъ руками, лежалъ въ своемъ креслѣ, уткнувъ голову въ подушки, рѣшаясь приподнять ее лишь когда зналъ онъ, что Вася, "его Вася", не могъ этого видѣть…

Вася, съ своей стороны, утомлялся ужасно въ продолженіе дня и когда, подъ полночь, отецъ его, окончательно проснувшись, усаживался все въ тому же окну, у котораго онъ вплоть до зари просиживалъ, глядя на тусклый огонекъ лампады, свѣтившей въ спальнѣ Любови Петровны, — бѣдный мальчикъ уходилъ къ себѣ и засыпалъ, часто не успѣвъ раздѣться, какимъ-то мгновеннымъ, тяжелымъ, точно мертвымъ сномъ. Я долго не могъ привыкнуть въ этому, и каждый разъ съ ужасомъ глядѣлъ, когда онъ валился на постель, и черезъ мигъ, безъ кровинки въ лицѣ и не дыша, лежалъ недвижный, какъ въ гробу, съ разсыпанными по подушкѣ кудрями. Совсѣмъ другое впечатлѣніе производило это на Максимыча: умиленнымъ и благоговѣйнымъ какимъ-то взоромъ глядѣлъ онъ изъ-подъ нависшихъ бровей въ эти минуты на Васю, широко крестился и, обернувшись во мнѣ, шепталъ наставительнымъ тономъ: "въ свой часъ, значитъ, душѣ праведной успокоеніе послано"…

XXXII

Мы уже довольно давно спали съ Васей, какъ вдругъ я услыхалъ сквозь сонъ, кто-то шепотомъ зоветъ меня по имени и притрогивается ко мнѣ рукой.

Я раскрылъ глаза и при свѣтѣ ночника — который Максимычъ изъ предосторожности всегда ставилъ намъ въ умывальную лохань, — увидѣлъ Савелія, стоявшаго предо мною съ растеряннымъ лицомъ.

— Извините, Борисъ Михайловичъ, торопливо говорилъ онъ, — Василья Герасимыча не рѣшился будить… измученные они очень…. а у васъ душа добрая…

— Что случилось, ради Бога, Савелій?..

— Да не ладно что-то тамъ… Онъ кивнулъ на комнату Герасима Ивановича.

Пока я натягивалъ на себя панталоны и куртву, Савелій сообщилъ мнѣ слѣдующее: онъ дремалъ у дверей больнаго, какъ вдругъ услышалъ не то стонъ, не то его позвалъ баринъ; захвативъ свѣчу изъ передней, онъ поспѣшилъ въ нему: — гляжу, а они совсѣмъ изъ кресла вонъ, на подоконнивѣ грудью лежатъ, глядятъ въ окно и Богъ ихъ знаетъ, что лепечутъ…

— Что вамъ угодно, спрашиваю, Герасимъ Ивановичъ? — а они только: "въ садъ", али "въ саду", не разобралъ я… — Привыкъ я въ ихнимъ фантазіямъ, говорилъ старикъ, — одначе на этотъ разъ они совсѣмъ съ толку меня, почитай, сбили. Не дойду, просто, чего имъ требуется… Авось, думаю, Борисъ Михайлычъ помогутъ, — я вотъ и рѣшился…

Мы побѣжали съ нимъ въ ту комнату.

Герасимъ Ивановичъ лежалъ все въ томъ же положеніи, грудью на подоконникѣ, ярко освѣщенный въ профиль пламенемъ свѣчи, поставленной Савеліемъ на столѣ подлѣ окна. Что-то пронзительное и страшное изображалось въ рѣзкихъ очертаніяхъ этого блѣднаго профиля съ большимъ, не въ мѣру открытымъ глазомъ, устремленнымъ въ окно…

— Голубчикъ, Герасимъ Иванычъ, что съ вами? Вамъ неловко такъ лежать!…

— Пробовалъ усадить на мѣсто, шепталъ мнѣ Савелій, — не дается!

— Въ садъ, въ садъ! повторилъ недужный. Онъ говорилъ съ замѣтнымъ усиліемъ. "Ему хуже", пронеслось у меня въ мысли.

Онъ, видимо, при этомъ силился повернуть голову въ мою сторону.

— Позвольте васъ въ кресло посадить, Герасимъ Иванычъ, прошу васъ!

Вѣко его спустилось на глазъ, какъ бы въ знакъ согласія. Савелій приподнялъ его и опустилъ въ глубину кресла.

— Въ са… въ саа… не договаривая, сказалъ еще разъ больной, подымая на меня умоляющіе глаза…

— Кто въ садъ? Кто въ саду, Герасимъ Ивановичъ?

— Я, я… нетерпѣливо проговорилъ онъ.

— Ахъ, я телятина! хлопнулъ себя въ лобъ Савелій. Это они сами желаютъ въ садъ! Ночью-то? Баринъ, — а что докторъ скажетъ?

— Дда, дда, настойчиво завивалъ больной.

Савелій смущенно взглянулъ на меня.

— Ночь теплая, сказалъ я.

— Укутать можно, конечно, подтвердилъ и онъ, уже съ улыбкой, видимо успокоенный тѣмъ, что успѣлъ — и даже раньше меня — догадаться, чего хотѣлъ его баринъ. — Ну-съ, а какъ же мы спустимъ ихъ? началъ онъ суетиться. — Павло-то мой, помощникъ, ушелъ должно-быть въ сѣнникъ спать, до смѣны, — а вы, Борисъ Михайлычъ, не сможете, чай?

— Я сейчасъ Максимыча разбужу, предложилъ я.

— Ну, этотъ дюжъ, сможетъ, весело промолвилъ старикъ, — а я пока ихъ на прогулку снаряжу какъ слѣдуетъ.

Я засталъ Максимыча уже на ногахъ. Изъ корридора, гдѣ онъ устраивалъ себѣ каждую ночь постель на полу, онъ своимъ чуткимъ солдатскимъ ухомъ разслышалъ наши съ Савеліемъ голоса въ комнатѣ Васи и черезъ мигъ былъ готовъ.

Савелій тѣмъ временемъ одѣлъ и укуталъ своего барина, надѣлъ ему шапку на голову. Они дружно съ Максимычемъ подняли его и понесли внизъ по черной лѣстницѣ…

Я забѣжалъ взглянуть на Васю:- онъ не шевелился…

— И слава Богу! успѣлъ я только сказать себѣ и побѣжалъ за тѣми…