Забытый вопрос

— Папа, папа! съ раздирающимъ воплемъ кинулся въ этой постели несчастный мальчикъ, — что съ тобою? Отвѣчай… говори!… Это я, Вася…. твой сынъ!

Но тотъ, кого онъ звалъ этимъ воплемъ, уже былъ не въ силахъ отвѣчать ему, понимать его…

Безсмысленнымъ, животнымъ взглядомъ глядѣли въ потолокъ эти большіе, страшно раскрытые глаза, еще такъ недавно горѣвшіе жгучимъ пламенемъ мысли, — и въ уродливо-искривленныхъ, хрипѣвшихъ устахъ его не выражалось уже болѣе ничего человѣческаго, кромѣ тупаго страданія…

XXXIII

Въ шлафрокѣ, растерявъ дорогой туфли и обливаясь заранѣе слезами, влетѣлъ въ комнату Ѳома Богдановичъ… Онъ успѣлъ уже поднять весь домъ на ноги. Поднялась общая тревога, возня людей, шопотъ громче крика, безсмысленное шмыганье взадъ и впередъ, торопливо отдаваемыя и тотчасъ же затѣмъ отмѣняемыя приказанія. Верховые поскакали во всѣ стороны за медицинскою помощью. Савелій притащилъ цѣлую груду старыхъ сигнатурокъ, хранившихся у него съ перваго дня болѣзни Герасима Ивановича, и дрожащею, нетерпѣливою рукой, точно дѣло дѣлалъ, отыскивалъ между ними какой-то списанный имъ рецептъ микстуры, когда-то, по его увѣренію, необыкновенно помогавшей больному…

Та же нагорѣвшая свѣча въ мѣдномъ шандалѣ, которую онъ въ первую минуту внесъ изъ передней въ комнату, стояла на столикѣ у изголовья постели, на которой безчувственно лежалъ теперь его баринъ, тяжко дыша высоко подымавшеюся грудью. Красноватое пламя отражалось на его бѣломъ какъ бумага лбу и на спутанныхъ, слипшихся отъ пота темныхъ волосахъ. Все такъ же тупо и широко раскрытые зрачки глядѣли вверхъ не моргая. Изъ темнаго угла, съ другой стороны кровати, протягивалась къ нему отъ времени до времени женская морщинистая рука, рука Анны Васильевны, — она очутилась тутъ какъ-то неслышно, незримо, вся съеженная и безмолвная, — и отирала платкомъ кровь, сочившуюся у него изъ довольно глубокой царапины подъ глазомъ, — слѣдъ его паденія въ кусты.

A на подоконникѣ, открытаго окна, весь облитый алымъ заревомъ разсвѣта, сидѣлъ Вася, безъ слезъ, безъ вздоха, отвернувшись отъ этого скорбнаго одра и словно прислушиваясь къ чириканью воробьевъ, веселою стаей перелетавшихъ въ саду съ тополя на тополь… Я не смѣлъ подойти къ нему, — пуще всякаго плача и стона пугалъ меня этотъ его недвижный, словно мраморный обликъ…

Ѳома Богдановичъ въ десятый разъ ворвался въ комнату.

— У пана Яна (такъ звалъ онъ старика Опицкаго), заговорилъ онъ, отыскивая глазами жену въ ея темномъ углу, — у пана Яна съ кондиціи пріѣхалъ вчера племянникъ, Людвигъ тотъ Антонычъ, ты знаешь, до университета ѣдетъ назадъ… Такъ треба за нимъ послать, — поки ще настоящіе доктора пріѣдутъ съ города, — а онъ по сосѣдству швитко тутъ будетъ.

— A посылай скорѣе, отозвалась Анна Васильевна.

Онъ убѣжалъ въ корридоръ — и вернулся опять.

— А Любочка не бывала? спросилъ онъ.

— Нѣтъ, слабо проговорила она.

— A какъ же ты о томъ не помыслила! тотчасъ же затормошился Ѳома Богдановичъ. — Хоть и спитъ она, вѣрно, — такъ треба разбудить ее!… A то мужъ, о, — и онъ внезапно захлебнулся слезами, — аона нии-чее-го… не знаетъ… Я заразъ сбѣгаю до нея…

— Это совершенно безполезно, дядюшка, спокойно и отчетливо проговорилъ Вася, оборачиваясь къ нему всѣмъ тѣломъ.

— A якъ такъ безполезно? Изумленный Ѳома Богдановичъ даже ротъ раскрылъ.

— Она придетъ, когда вздумаетъ. A будить къ чему?… Она ему

не поможетъ, домолвилъ Вася.

— A и правда-жь, послышался изъ угла прерывающійся голосъ Анны Васильевны, — чижь на радость пойдешь ты будить ее, Ѳома?..

Ѳома Богдановичъ всхлипнулъ на всю комнату и отправился послать гонца къ пану Яну.

Вася подошелъ къ ногамъ постели, хрустя пальцы о пальцы, и долго и безмолвно не сводилъ глазъ съ отца. Глаза эти были сухи и воспалены, и подъ ними щеки горѣли какимъ-то страннымъ румянцемъ…

Онъ провелъ обычнымъ своимъ движеніемъ рукой по лицу и, какъ-будто вспомнивъ что-то безотлагательно нужное, обвелъ кругонъ себя взглядомъ и, увидѣвъ меня, — я сидѣлъ въ большомъ креслѣ Герасима Ивановича, почти посреди комнаты, — подалъ мнѣ головой знакъ пройти въ его комнату. Я молча повиновался. Онъ пошелъ за мною.

Изъ-за подушекъ больнато взглянули безпокойно слѣдившіе за нимъ глаза Анны Васильевны…

Вася опустился на кровать.

— Борисъ, заговорилъ онъ… У меня сердце такъ и упало: я предчувствовалъ, о чемъ будетъ рѣчь…

— Борисъ, разскажи мнѣ, какъ все это было?… Зачѣмъ ты пустилъ его въ садъ, зачѣмъ не разбудилъ меня?

— Развѣ я могъ думать, что это случится! A будитъ тебя… мнѣ было жаль, Вася, — и самъ Савелій не хотѣлъ…. A онъ требовалъ, — мы отказать не могли….

— И вы повезли его… Что онъ говорилъ, зачѣмъ хотѣлъ въсадъ?… Ты не понялъ?

— Меня разбудилъ Савелій. Мы нашли его на окнѣ,- онъ совсѣмъ вывалился изъ кресла и просилъ, кричалъ только: "въ садъ, въ садъ", — больше ничего я не понялъ.

— И вы повезли его? повторилъ опять Вася, не отрываясь отъ меня взглядомъ:- куда?